– Хорошо. Десять минут, – согласился Виктор, в очередной раз поглядев на свои часы.

– Двадцать, – заспорил Швайнштерн.

– Ладно… – нехотя согласился Виктор.

– А где здесь туалет? – робко спросила Рита.

– Пойдем, провожу, – предложил Виктор.

– Да и я б не отказался, – вставил Рудик.

Все трое покинули операторскую, в суматохе забыв выключить микрофон.

Первой вернулась Рита. Она скользнула в свой угол и затаилась в полумраке операторской. Вся затея с посещением студии теперь не казалась ей такой уж хорошей идеей, как вначале. Рита устала и заскучала.

Ребята зашли буквально через минуту, обсуждая на ходу предстоящую запись.

– В конце концов, пусть поет по одной строчке, а мы потом сведем, – втолковывал Рудик. – Не впервой.

Виктор с сомнением качал головой:

– Нет, будет заметно.

– Да ну, брось! Я сделаю так, что пальчики оближешь. Иначе провозимся с этим Швайнштерном до утра, – продолжал настаивать на своем Рудик.

– Ну хорошо. Давай попробуем еще раз. Если не получится, пойдем твоим путем, – сдался Виктор. – Кстати, где этот придурок?

Студия была пуста, и друзья продолжили делиться впечатлениями.

– Нет, ну каков осел! – в сердцах сказал Виктор. – Мало того, что совсем не умеет петь, так еще и все время опаздывает.

– А как тебе эти его охи и ахи? – подхватил, смеясь, Рудик.

– В песне три ноты, ровно три! Я считал. И в те этот олух не может попасть. И фальшивит, как не знаю кто! И откуда такие берутся, скажи на милость?! Ни голоса, ни таланта, ни даже усилий минимальных прилагать не хотят. Прямо плесень какая-то на нашей эстраде! А все туда же, в звезды!

– Кхе-кхе, – раздался вдруг голос из динамика.

Ребята подпрыгнули от неожиданности и повернулись к окну студии. Там на своем стуле восседал Швайнштерн и с интересом прислушивался к их разговору. В руках он держал микрофон.

– Плесень, говоришь? А ты знаешь, прыщ гнойный, сколько бабла я рублю, пока ты там гавкаешь из своей будки? Меня знает вся страна, а кто знает тебя? Сидишь и несешь всякую… – Тут Швайнштерн вставил популярное бранное слово. – Сколько тебе лет? Тридцать? А мне чуть больше двадцати, и я добился таких высот, что тебе, уроду, и не снились. Музыка моя тебе не нравится? Да что ты там в своем аквариуме понимаешь в современной музыке?! Я всегда буду в тренде. Я – легенда, а ты – жалкое ничтожество!

Все это было сказано нарочито негромко, спокойным тоном, но с нескрываемым едким сарказмом. Вдобавок здесь была Рита, и обычно уравновешенный Виктор не выдержал и вспылил:

– Да, гений? Так что ж ты даже первый куплет-то пропеть не можешь? Или корона на голове жмет и мешает?

– Чмо болотное!

– Педик с маникюром!

– Кто педик?! Я?!

– Ты!

– Знаешь, что, поганец… – Взгляд Швайнштерна упал на Риту. – Если я предложу твоей девушке трахнуться, можешь быть уверен, я ее… – он снова выругался. – Сама ко мне в постель прибежит, и ты ничего с этим не сделаешь! Тогда и посмотрим, кто из нас педик.

– К тебе? – широко улыбнулся Виктор. – К имбецилу с крашеными ногтями? Да ни за что!

– А вот увидишь!

– Виктор!

В дверях операторской стоял шеф, который зашел осведомиться, как идут дела. С первого взгляда он верно оценил ситуацию и добавил:

– Можно тебя на минутку?

Виктор и Гена вышли, а Швайнштерн подмигнул Рите.

– А можно у вас автограф будет взять? – некстати пискнула она, вспомнив о цели своего визита.

– У хахаля своего спроси! – недобро усмехнулся Швайнштерн.

Шеф и Виктор вернулись в операторскую. Последний был весь красный и сразу же принялся собирать вещи.

– Все в порядке, Тимур Мухамедович. – Каким-то непостижимым образом шеф ухитрялся помнить имена и отчества всех исполнителей. – Запись продолжит этот молодой человек. – Он кивнул на Рудика. – А с обидевшим вас сотрудником мы разберемся.

– Пойдем, Рит, – буркнул Виктор и, не оглядываясь, вышел.

Рита в последний раз посмотрела на Швайнштерна и потянулась за Виктором.

– Тебя теперь уволят, да? – спросила она уже в коридоре.

– Нет, но от записи отстранят.

– Может, оно и к лучшему?

– Может.

Виктору ничего не хотелось обсуждать, а Рита почувствовала, что сейчас его лучше не трогать. Когда они вернулись домой, Виктор наскоро принял душ и завалился в кровать без ужина. Через некоторое время к нему присоединилась и Рита, но он не обратил на нее внимания, отвернулся к стене и сделал вид, что спит. Рите было очень грустно.

Но не только Виктор и Рита ложились спать в тот вечер в дурном настроении. Швайнштерн с крайним раздражением вспоминал события своей поездки в студию. Наиболее неприятной ему казалась мысль о том, что Виктор, скорее всего, прав. Артист вовсе не был глупым человеком и понимал, что его песни – нелепая дань времени, а не высокое искусство. Да, сегодня он был, как говорят, в тренде и действительно находился на пике популярности у молодежи. Деньги лились рекой в его карман, впрочем, как и в карман его продюсера. Все это было прекрасно. Но при этом червячок сомнения постоянно точил изнутри душу Швайнштерна. Он чувствовал, что все это временно, но при этом уже никак не мог отказаться от бесшабашной роли эпатажного клоуна, а что делать дальше, все никак не мог сообразить.

Кроме того, Швайнштерна ослепляла собственная слава, и он уже начинал думать, что достиг нынешних высот исключительно своими усилиями. Справедливости ради стоит отметить, что его заслуги сложно было переоценить, однако при этом не следовало забывать и о той финансовой помощи, которую ему оказали родственники на начальном этапе, а также и об усилиях Юры, благодаря связям которого о Швайнштерне вообще кто-либо узнал. С Юрой Швайнштерн и вовсе познакомился случайно. В этом ему просто повезло так, как не везло многим и очень многим куда более талантливым артистам. Однако же, справедливо предчувствуя закат своей звезды, Швайнштерн был склонен винить в этом не себя и не свое сиюминутное стремление обогатиться, а продюсера. Что ж, такую ошибку совершали люди и до него, поэтому не стоит винить артиста – испытание медными трубами недаром считается самым сложным.

Итак, в тот вечер Швайнштерн вернулся в свой роскошный пентхаус в отвратительнейшем настроении. Ему безумно хотелось выпить, что было как раз решаемо: дома имелся отличный бар, к которому он и поспешил сразу по приезде. Охрану Швайнштерн отпустил до утра, а домработница ушла сама еще раньше, в положенное ей по графику время, так что артист мог наслаждаться дарами своего бара в блаженном одиночестве.

Поглощая живительную жидкость, Швайнштерн прокручивал в своей голове свою ссору с Виктором, имя которого он, кстати, так и не удосужился узнать. Его немного успокаивало, что оператора с позором выгнали из студии, быть может, уволили. Швайнштерн даже улыбнулся, думая об этом. Однако слова Виктора причудливым образом наложились на размышления самого Швайнштерна. И если какой-то операторишка из будки, едва с ним знакомый, мгновенно оценивал творчество артиста примерно так же, как и сам артист после длительных раздумий, то дело было дрянь. Это раздражало Швайнштерна больше всего. Будь артист чуть менее самовлюбленным и рассуждай объективно,он бы просто выкинул тот разговор из головы и никогда не вспоминал. Но, как мы знаем, слава слепила Швайнштерна, и то ли под ее воздействием, то ли от выпитого алкоголя артист пришел к неожиданному выводу: во всех своих бедах виноват не он сам, а те плебеи, которые его окружают, жалкие никчемные людишки, чей образ для него теперь воплощал Виктор.

– Нет, ну каков ублюдок! – ругался Швайнштерн, глядя на свое отражение в зеркале с бокалом дорогого красного вина в руке.

Последнее, конечно же, относилось к Виктору.

– Да что о понимает вообще?! И приятель его нахальный!

А это было уже про Рудика. Оставшись в студии наедине со Швайнштерном, тот предложил ему свой вариант записи – по отдельным строфам. Не желая конфликта, Рудик сделал это в максимально корректных выражениях.