Отец понимал, что играть, сидя боком, крайне неудобно. Ни один серьезный виолончелист не позволит ограничить движения руки.

Теперь он сел и провел смычком по струнам, настраивая инструмент.

– Новая аранжировка Итальянского концерта Баха? – предложила Эдит. Исполнение подобных дуэтов было основой их отношений. С самого детства она высоко ценила вечерние визиты отца в детскую. И начала серьезно работать, только чтобы заслужить его улыбку… но теперь Эди знала, что игра у нее в крови.

Граф никогда не умел проявлять свои чувства. Но приходил в детскую каждый вечер и научил дочь играть. Пришло время, когда ему нечему стало ее учить, но они по-прежнему упражнялись вместе.

Теперь он молча кивнул, соглашаясь на Баха. Они одновременно подняли смычки. Отец и дочь играли вместе так долго, что следовали друг за другом не задумываясь.

Эдит вела вторую партию. Ее ноты танцевали вокруг нот графа, подхватывая суровую басовую партию, растворяя ее в мелодии, вплетая прядь солнечного света в полночь. Отец сидел лицом к ней. Лицо выражало радость и одновременно полную сосредоточенность.

На половине пьесы по комнате снова пронесся порыв ветра, и оба подняли головы. Эди едва не запнулась, когда по комнате разлетелись ноты. Хорошо, что отец был так поглощен музыкой, потому что, к полному изумлению девушки, за открытой стеклянной дверью стоял Гауэйн.

Ее левая рука автоматически скользила по грифу, но глаза были устремлены на герцога Кинросса.

Тут отец резко остановился, а Эдит несколько секунд еще продолжала играть, хотя ноты казались слабым подобием того, какой должна быть мелодия.

Неужели граф что-то услышал?

Она тоже подняла смычок, хотя едва дышала.

– Еще раз? – спросил он.

К облегчению Эди, в голосе отца не было подозрений, просто констатация того, что она потеряла настрой. Неудивительно: невозможно сохранять сосредоточенность, необходимую для такой пьесы, когда жених материализуется, подобно шотландскому призраку, на крошечном балконе, в двадцати футах над землей, у двери в спальню. Как, спрашивается, он сюда попал?

Если отец обернется…

Тщеславная сторона Эди хотела, чтобы Гауэйн посчитал ее чувственной женщиной, чьи алые губы возвещают о ее внутренней сущности. Она поддернула сорочку, обнажив левую ногу. Отец ни за что не заметит: ни один музыкант не смотрит на другого во время игры. Мало того, граф часто закрывал глаза.

– Да, – ответила Эдит. – Вернее, нет. Давай, сыграем Ларго из концерта Вивальди соль-мажор. Перед этим я работала над аранжировкой Мелчетта для виолончели.

– Тебе нужны ноты?

– Нет. Я работала над этой мелодией целый месяц до того, как заболела. Я играла вторую партию. Если возьмешь первую, все получится идеально.

Отец кивнул:

– Помни лиричность музыки, Эди. В прошлый раз ты так сосредоточилась на постановке пальцев, что не слушала язык музыки.

Усталости в его голосе больше не ощущалось.

Удостоверившись, что отец не подозревает о присутствии Гауэйна на балконе, Эди немного расслабилась и позволила себе снова взглянуть на герцога. Он по-прежнему был там. Молчаливый, темный силуэт на фоне неба. Чувства, которые она питала к нему, были такими странными…

Заметив дьявольский блеск его глаз, она ощутила, как сжалось сердце. Как в тот момент, когда она впервые услышала виолончель.

Отец нагнул голову и коснулся смычком струн. Вскоре музыка увлекла Эди.

Она хотела, чтобы Гауэйн понял эту ее страсть, увидел, что это не пустое времяпрепровождение. Поэтому она выкинула его из головы и позволила музыке подхватить себя и понести. Теперь Эдит вторила отцу, вплетая в его мелодию свою. Музыка постепенно нарастала, захватывая воздух и превращая его в звуки такие сладостные, что они казались ощутимыми эмоциями. Ее тело покачивалось в такт игре. Они приближались к самой сложной части пьесы.

Эди нагнула голову, стараясь сделать все, чтобы ее пальцы беспрепятственно перелетали от ноты к ноте. Она ни разу не запнулась. И никогда прежде не играла лучше. Отец не смотрел на нее. Но с проницательностью музыканта Эдит понимала, что по его телу распространяется глубокая радость. Напряженное отчаяние исчезло, когда он дышал музыкой, создавал музыку. Последние такты были медленными вздохами, музыка и воздух сплелись в единое целое.

Когда финальные ноты проплыли в вечернем полумраке, отец, наконец, поднял голову. Эди прикрыла ногу, стараясь не смотреть в сторону балкона.

– Ты была права, – заметил он, поднимаясь. – Хорошо поработала над пьесой.

Это было его наивысшей похвалой.

Эди улыбнулась отцу. Они часто ссорились, но она глубоко его любила. И несмотря на вечную строгость и суровость, знала, что он тоже ее любит.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Спокойной ночи, отец.

Он наклонил голову: один музыкант выражает уважение другому.

– Дочь. Спокойной ночи.

Граф взял инструмент, пересек комнату и молча вышел. Эди закрыла за ним дверь и обернулась. Гауэйн растаял в темноте, но Эдит по-прежнему видела его силуэт на фоне звездного неба. Вместо того чтобы шагнуть к нему, она прислонилась к двери и, как распутная женщина, просунула ногу в разрез.

– Ваша светлость! Я поражена! Визит в столь поздний час?

Гауэйн вошел в комнату.

– Я тоже удивлен.

– Что же так вас удивило?

Эдит оставалась на месте, ожидая, пока он подойдет к ней. Музыка окрыляла ее: она всегда это знала. Но никогда не понимала, что музыка может вызвать более глубинное опьянение: петь в ее венах.

Новое глубокое чувство заставляло ее хотеть играть на этом человеке, как на инструменте. Или позволить ему играть на ней… она не была уверена, что правильнее. Это было совершенно незнакомым родом безумия. Но таким же всепоглощающим.

Как кровь в теле. Как музыка в душе.

Безумие!

– Ваш отец утверждает, что вы можете соперничать с лучшим виолончелистом в Англии.

– Он мой отец, и поэтому преувеличивает.

– Судя по тому, что я слышал сегодня, он тоже великий музыкант.

Герцог вдвое сократил расстояние между собой и невестой.

– Это верно.

Волнующее ощущение силы бурлило в венах Эди. Это было сознание женской силы, той, которой она не видела раньше. Неудивительно, что Лила флиртовала с другими мужчинами…

Гауэйн нахмурился.

– Думаю, что в Шотландии никто не играет на виолончели.

– Хммм, – промычала Эди. Ей было все равно. Она наслаждалась игрой вместе с отцом, но любила играть соло и с радостью занималась музыкой по нескольку часов в день.

– Как вы пробрались на балкон?

– Поднялся по лестнице. Хотел сыграть Ромео и окликнуть вас, стоя под балконом. Но меня привлекла ваша игра, словно музыка, доносившаяся с холма фей.

– Холм фей? Что это?

– В Шотландии музыка иногда доносится с земли фей, которая расположена под поросшим травой холмом.

Герцог сделал еще несколько шагов.

Эди улыбнулась ему, но так и не шевельнулась.

– Так я заманила вас, словно всему виной магия, исходящая от моих струн?

– Да.

– Мы играли концерт Вивальди.

Стантон немного помолчал.

– Я плохо разбираюсь в музыке, миледи.

– Я так и поняла. Если вы никогда не слышали о виолончели…

– По правде говоря, до этого я никогда не слышал и о женщинах-музыкантах. Певицах – да. И леди, конечно, играют на фортепьяно.

Эди кивнула, вполне удовлетворенная ответом. Она никогда не мечтала давать концерты.

– Я не хочу играть для публики. Хотя мне понравился сегодняшний слушатель.

– Вы сыграете мне еще раз?

– Конечно.

Гауэйн подошел ближе настолько, что от его дыхания Эдит ощутила, как затрепетали крошечные локоны на лбу.

– Я пришел до того, как ваш отец появился в комнате.

Это выражение в его глазах…

Жаркий румянец окрасил щеки Эди.

– Вы, играющая на виолончели… самое эротичное зрелище, которое мне когда-нибудь довелось наблюдать, – прошептал герцог, прежде чем завладеть ее губами.