Пантюркизм зародился в Турции начала нашего века и довольно быстро распространился среди буржуазии других тюркских народов. Суть его сводится к преувеличению места и роли тюрок, тюркских государств, их влияния на нетюркские народы. Наиболее крупным представителем пантюркизма является Зеки Валиди Тоган (Валидов). Башкир по национальности, он в 20‑х годах бежал из Советского Союза и довольно долго обретался в третьем Рейхе, но перед второй мировой войной покинул его и обосновался в Турции, где и умер в начале 70‑х годов. Валиди — очень квалифицированный востоковед. Кстати, именно он обнаружил знаменитую Мешхедскую рукопись с текстами Ибн Фадлана и Ибн Факиха. Он же в Германии издал полный вариант "Записки" Ибн Фадлана с комментариями, в ряде случаев интересными, хотя и написанными с пантюркистских позиций[7].
Прицак внес и здесь свою лепту. В упомянутой книге причудливо переплелись различные положения норманизма с откровениями пантюркистов. Так, наряду с норманнами создателями Древнерусского государства объявляются хазары. В 1982 г. вышла книга Прицака и Н. Голба о хазарских документах X в.[8], где эти положения развиваются дальше. Там мы обнаруживаем утверждения, что Киев основан хазарами, что свое название город получил от имени одного хазарского вазира, хорезмийца по рождению и т. д.
Кстати, и вопросы истории Хазарии и ее роли в истории Восточной Европы второй половины I тысячелетия нуждаются в тщательном изучении на основе анализа сложных разноязычных первоисточников. Представляется, что историю возникновения Древнерусского государства ныне можно изучать лишь в тесной связи с историей прочих этнических и политических объединений Восточной Европы периода раннего средневековья, а в ряде моментов и античности.
Проблема генезиса древнерусской государственности, её возникновения может рассматриваться по крайней мере в двух аспектах. Во–первых, необходимо исследовать генетические истоки древнерусской государственности, восходящие, как справедливо полагают многие наши историки, к глубокой древности, надо скрупулезно, но вместе с тем с должной осторожностью исследовать все данные письменных источников о Восточной Европе от Геродота до X в. н. э., сравнить их с археологическими материалами, данными лингвистики и иными. Во–вторых, следует исследовать собственно русские источники о раннем этапе древнерусской государственности. Их немного, но они первостепенной важности. Малейшая вольность в обращении с ними к добру не приведет, а неумелое привлечение сравнительного материала также положительных результатов не даст.
Возьмем два вопроса. Первый — формирование княжеской власти на Руси. По нашим древнейшим источникам, это постепенный процесс, истоки которого источниками не улавливаются. Но князь или великий князь X в. — это феодальный государь, правящий не самодержавно, а в согласии с формирующейся феодальной верхушкой — боярами, дружиной, старцами градскими, старейшинами и т. д. Русский князь X в. носит титул великого, так как ему подчинены другие местные князья. Последних с конца века или несколько раньше на местах заменяют княжеские сыновья, один из которых, как правило, старший, сидит в Новгороде, втором по значению городе Руси. В первой половине IX в. русский князь принял тюркский титул "хакан". Я осветил этот вопрос по источникам в специальной статье[9]. Этот титул был не только принят от хазар, но и направлен против хазар. "Хакан" приблизительно соответствует европейскому "император". В то же время Русь вряд ли взяла бы его у чистых кочевников, хотя такой титул бытовал и у глав крупных кочевных объединений до хазар. Последние же в IX-X вв. чистыми кочевниками не были.
Система княжеской власти и ее эволюции, равно как и государственного аппарата, менялась на протяжении X в. в соответствии с изменениями в экономике и социальном строе Руси. Так, полюдье в наиболее развитых областях Руси, по–видимому, исчезает во второй половине X в., заменяясь определенной системой налогов и сборов. Другой вопрос — пресловутое "народовластие" в Древней Руси. В. Т. Пашуто писал об этом[10]. Тем не менее в работах некоторых авторов наблюдается преувеличение роли веча, превращение его в некий стабильный неизменявшийся институт. Это присуще трудам Фроянова, который, с одной стороны, отмечает архаичность веча, а с другой — не только преувеличивает роль этого "народного собрания", по его терминологии, но и полагает, что древнерусская знать не обладала необходимыми средствами для подчинения веча, которое, по Фроянову, даже в XI-XII вв. было органом свободного волеизъявления "вечников"[11].
Такая трактовка древнерусского веча, во–первых, расходится с показаниями источников, а во–вторых, может быть легко опровергнута сравнительно–историческим материалом. Для X в. известий о вече как органе, что–нибудь значащем в общегосударственном масштабе, мы практически не имеем. Князья (великие), согласно летописи, в необходимых случаях совещаются с боярами, дружиной, старцами градскими, старейшинами земли и прочими категориями знати, но не с вечем. Да и позже реальная роль веча предстает не такой, как ее пытается изобразить Фроянов. Да, в некоторых исключительных ситуациях вече (городов) собиралось и в XI в. Например, в 1068 г. после злополучной битвы при Альте, где три Ярославича были разбиты половцами и в страхе и растерянности бежали в свои уделы. Тогда кияне собрались на вече и потребовали вооружить их для борьбы с "погаными". После отказа они вытащили из поруба сидевшего там полоцкого князя Всеслава и провозгласили князем. Здесь мы сталкиваемся с фактом обострения классовой борьбы в особой ситуации, когда народные массы воспользовались вечем. Важно отметить, что существовали лишь веча отдельных городов, не было, да и не могло быть веча общерусского, так как этот реликт народного собрания сохранился от тех времен, когда еще существовали реальные восточнославянские племена. Известно, что и знаменитое новгородское вече на деле выражало интересы новгородского боярства и крупного купечества.
По вопросу о вече целесообразно изучение материала по другим странам, в частности о роли и эволюции народного собрания у германцев в период ранних варварских королевств. У франков V-VI вв. это было собрание свободных воинов, т. е. ограниченной части всего населения государства. Возможно, что такое собрание можно отождествлять с некоторыми оговорками с древнерусской дружиной, но не с вечем русских городов, которое имело иное социальное содержание. Материал по ряду раннеклассовых обществ Передней Азии (Ирану, Армении, Грузии и т. д.) показывает, что и там древнее народное собрание превратилось в период раннего государства в собрание воинов либо в совещание, говоря древнерусской терминологией, "лучших людей" государства. В древнем Иране было "кара" (войско), в Грузии "эри" — с тем же содержанием. В Армении IV в. собирались ашхархажоловы — собрания лучших людей, генетически связанные с древними народными собраниями, в ту пору, разумеется, исчезнувшими. Таким образом, конкретные формы реликтов народных собраний в раннеклассовом обществе могли быть различными, но они уже не были органами народовластия, а представляли своеобразный совещательный орган государя и довольно широких кругов знати.
И еще один вопрос неизбежно встает при изучении формирования государственных институтов Древней Руси. Речь идет о заимствованиях, различного рода влияниях. Были ли они? Думается, в принципе отрицать их нельзя, но нет оснований придавать им сколько–нибудь решающее значение. Прежде всего это относится к сущности, реальному содержанию государственных и правовых институтов, которые возникли на местной славянской основе. Несомненно, однако, что в состав господствующего класса формирующегося раннего Древнерусского государства входили не только представители славянской знати, но и чужеземцы; не случайно среди подписавших договора Олега и Игоря с греками так много неславянских имен, как неславянским является имя ближнего воеводы Святослава Свенельда, ряд "отроков", упоминаемых в летописи в XI в. (Торчин, Угрин и т. д.) и даже в XII в. (Амбал — убийца Андрея Боголюбского). В чем здесь дело? Очевидно, причина в том, что в условиях, когда у славян были еще сильные общинные связи, а также пережитки племенных, князья привлекали в дружину чужеземцев, не связанных с местным населением и потому преданных великому князю.
