Заседание «военного кабинета» продолжалось уже несколько часов.

– Таким образом, – вещал де Голль, – считаю целесообразным объединить военное министерство с военно-морским и авиационным министерством в единую структуру под единым управлением. Считаю не допустимым в военное время существование наличествующей на сегодняшний день ведомственной раздробленности.

Министры авиации и флота Ла Шамбр и Кампеши синхронно поморщились.

– Кроме того, выношу предложение о создании объединенного штаба союзных сил в составе представителей от Франции, Англии и Бельгии, а также Голландии с правом совещательного голоса. Имевшие уже место случаи несогласованности действий между силами союзников, на мой взгляд, заставляют задуматься о безопасности фронта в целом.

Внезапно дверь совещательной комнаты открылась, и в нее просунулся молодой мужчина с погонами лейтенанта. Быстрым шагом, не обращая внимания на скрестившиеся на нем взгляды, он подошел де Голлю, и что-то прошептал ему на ухо. От полученных известий брови бригадного генерала стремительно полезли на лоб, выражая крайнюю степень удивления. Удивление, впрочем, быстро сменилось злостью.

– Что я и говорил, господа, – едва сдерживая ярость, тихо произнес военный министр, – никакого нормального сотрудничества в такой ситуации быть не может!

– Что случилось, господин генерал? – Первым не выдержал министр колоний Мандель.

– Союзнички начали наступление. Не удосужившись поставить нас в известность, конечно. Извините, господа, я должен идти.

Девятого июля началось первое большое наступление союзников во Второй Мировой войне. Двумя одновременными ударами навстречу от Антверпена и Брюсселя они попытались отрезать немецкие дивизии, занимающие выступ, образовавшийся в результате предыдущего наступления вермахта.

От Антверпена наступали бельгийцы с приданными им эвакуированными голландскими дивизиями, а с юга им на встречу ударили части Британского Экспедиционного Корпуса.

Наступление началось по канону Первой Мировой с массированной артиллерийской подготовки, уничтожающей все живое на первой линии. После этого в ход пошли танки.

В ходе двухдневного сражения ни бельгийцы, ни англичане прорвать фронт так и не смогли, несмотря даже на демонстративный удар французской армии, призванный отвлечь внимание ОКВ.

Тем не мене, полностью неудачной эта операция не была. Расценив угрозу окружения как значительную, Рейхенау с согласия Браухича и не без истерики Гитлера отвел 76-ую и 113-ую дивизии обратно на линию Антверпен – Брюссель, нивелировав, таким образом, все результаты последнего наступления вермахта.

Вилла Торлония, Рим, Италия, 17 июля 1940 года

Союз Италии и Германии на самом деле никогда не был столь прочным, как его стали представлять десятилетиями позже. Кроме расового вопроса, являвшегося камнем преткновения в отношениях диктаторов, на первую строчку то и дело выходил вопрос сиюминутной политической целесообразности.

Аншлюс Австрии, которую Муссолини много лет подряд считал территорией своего влияния, а потом приобретения в Чехословакии и Польше расставили все на свои места. Ведь не бывает равноправных союзов: кто-то везет, а кто-то погоняет. После же 1937 года иллюзий у дуче уже не осталось.

На встрече в марте 1940 года, состоявшейся на перевале Бреннер, что в Итальянском Тироле, Муссолини пообещал вступить в войну с Францией только поле решительного ее разгрома вермахтом. Судя же по положению дел на фронтах, это самое вступление откладывается на неопределенный срок.

Так же как не был прочным союз двух государств Оси, не были безоблачными и отношения их лидеров. Муссолини опасался реваншизма Гитлера, не хотел портить отношения с Англией и Францией и, конечно, его раздражал расовый аспект политики Третьего Рейха. Гитлер в свою очередь, видя в Муссолини на первых порах своей политической деятельности пример для подражания, быстро разочаровался в Италии, итальянцах и самом дуче. Отсутствие дисциплины в армии, порядка в делах и, главное, в головах жителей Апеннинского полуострова оказались теми факторами, которые не позволили Германии видеть в южном соседе полноправного союзника.

Все это и многое другое прокручивал в голове фюрер германского народа, глядя из окна автомобиля на проносящиеся вокруг кварталы вечного города. Он был здесь уже не раз, однако не переставал любоваться строгими линиями, столь близкой его сердцу античной архитектуры.

Автомобиль замедлился перед массивными воротами, за которыми, где-то в глубине парка находилась цель его поездки. Еще несколько минут, и машина окончательно встала перед высокой лестницей белого мрамора, ведущей к главному зданию жилого комплекса.

Так как визит был сугубо неофициальный, ни о какой встрече с оркестром не могло быть и речи. Лишь черный Фиат с затемненными стеклами, доставивший немецкого лидера с римского вокзала сюда, в само сердце итальянского фашизма.

Муссолини встречал старого «друга» на верхней ступеньке мраморной лестницы. Дуче отлично понимал, зачем к нему на этот раз пожаловал союзник и чувствовал себя хозяином положения, всем своим видом давая понять, что легких переговоров Гитлеру ждать не стоит.

Обменявшись рукопожатиями, главы государств вошли в здание и, поднявшись на второй этаж и пропетляв слегка по коридорам, оказались в комнате для переговоров. Посередине небольшой комнаты, отделанной темными деревянными панелями, находился небольшой круглый столик, вокруг которого были расставлены четыре кресла. Кроме Муссолини и Гитлера на переговорах присутствовали Геринг и министр иностранных дел Италии Чиано. Это последнее обстоятельство – присутствие Галеацио Чиано – еще более утвердило Гитлера в опасениях насчет успешности переговоров. Граф Чиано был известен в самой Италии и за ее пределами как сторонник сближения с Англией и Францией – старыми союзниками Италии времен Первой Мировой Войны. Пока Германия набирала силу, становясь доминирующей силой в Европпе в 1937–1940 годах, эти его симпатии сдерживались простой целесообразностью, однако теперь, после начала большой войны и первых неудач вермахта на фронте, его присутствие на переговорах стало для Гитлера тревожным звоночком.

Обменявшись несколькими протокольными фразами, стороны перешли к сути вопроса.

– Когда Италия сможет вступить в войну против Франции? – прямо спросил фюрер, глядя в глаза итальянскому лидеру.

Муссолини и Чиано обменялись короткими взглядами, после чего заговорил второй:

– Как уже не раз заявляла наша сторона, темпы перевооружения армии не позволяют начать боевые действия раньше 1943-го года.

– Однако раньше вы подтверждали готовность открыть фронт против Франции.

– Только после решительного разгрома основных ее сил. При всем уважении, этого пока не произошло.

– Что может приблизить дату вступления Королевства Италии в войну?

– Не далее как в сентябре прошлого года, отвечая на этот же вопрос, правительству Третьего Рейха был направлен список необходимых Италии поставок, способных существенно сократить срок перевооружения итальянской армии, что позволило бы открыть новый фронт против Франции раньше 1943-го года. Однако на это письмо реакции не последовало. – Это уже вступил в переговоры сам Муссолини.

На лице фюрера не дрогнул ни один мускул – он умел держать себя в руках, когда того требовала необходимость, но внутри его бушевал настоящий вулкан эмоций. Письмо, о котором говорил дуче, действительно существовало. В этом письме итальянцы затребовали в дополнение к уже существующим поставкам такое количество сырья, для перевозки которого, потребовалось бы семнадцать тысяч грузовых вагонов – около миллиона тонн различных грузов в совокупности. Сам Чиано впоследствии признавал, что данный перечень был лишь поводом для неисполнения Италией союзных обязательств.

Продлившиеся четыре дня переговоры так ни к чему и не привели. Немцы наткнулись на стойкое нежелание итальянцев вступать в тяжелую войну с гадательным результатом. И никакие аргументы и обещания так и не смогли сдвинуть Муссолини с его позиции.