Артиллерист Мохов

  Служил в полку артиллерист Игнат Мохов. Солдатствовал давненько и от штатской жизни напрочь отвык. Между тем казённый срок к концу подходил, что Мохова несказанно печалило. Так он с шинелью и сапогами сросся, что и представлять не хотел, как в армяке и лаптях начнёт пашню ковырять. Сам о себе заботься, сам пропитание с одёжкой добывай. Да ещё, глядишь, общество оженит! Значит, бабу с ребятишками кормить-содержать придётся. В деревне-то ни каптенармуса, ни повара нет. Никто, за здорово живёшь, обмундирования не выдаст, каши в миску не навалит. Домом жить, обо всем тужить.

  По ночам ворочается на койке Мохов, тоскливые думы прочь гонит.

  - Может быть, - размышляет, - не сразу в родные края подаваться, а побродить по Руси годик-другой. Солдату, слава Богу, везде дом, да и краснеет он только на морозе. В одном месте переночевал, в другом подхарчился, в третьем чарку выпил. Так, глядишь, и попривыкну к гражданскому времяпрепровождению.

  - Дурак ты, Мохов, - сам себе отвечает. - Вот вернёшься к себе, обвенчаешься с работящей бабой и зашьёшь дурные мысли в тряпочку. И обстирает, и обошьёт, и картофельными лепёшками накормит, и детей уважению научит. Станешь не солдатом безродным, между землёй и небом подъедающимся, а земледельцем степенным.

  И так раскидывает умом служивый и эдак. За день семьдесят семь дум передумает, а решиться ни на что не может. Кончаются деньки, когда от субботы до субботы в сапогах без заботы. От таких мыслей вконец ослаб артиллерист. Амуниция на нём висит, будто мочало на бороне, а от былой молодцеватости и следа не осталось. Водку с товарищами не пьёт и под барабанный бой не ерепенится. Тоскует, как покойник по земле.

  - Сходи-ка, братец, на ярмарку, - сжалился ротный. - Монпансье купи, на каруселях прокатись, в балаган наведайся. Глядишь, томленье и отпустит.

  Когда начальство совет даёт, надо не рожу кривить, а живот подобрать, каблуками щёлкнуть и бегом исполнить.

  Начистил Мохов бляху, усы подкрутил и в город отправился. Потоптался среди гуляк, на товары поглазел, чарочку огурчиком солёным осадил. Видит, стоит на площади шатёр из разноцветных лоскутов пошитый. Заглянул внутрь и оторопел. Там, меж двух столбов канат натянут, а по нему персидская княжна прохаживается. Тонкими руками шест держит и босыми ножками быстро перебирает, словно танец неведомый танцует. Волосы у неё цвета воронова крыла, шальвары самоцветами изукрашены, рубаха райскими птицами расшита. Мохова от такой красоты пот прошиб, а заморская дева глянула на него сверху влажными очами и, вроде как, улыбнулась.

  Ухватил служивый за ворот карлика, что билеты в балаган продавал.

  - Кто ж это такая будет? - спрашивает. - Из каких краёв?

  - Дочь багдадского султана, - не сморгнув, отвечает тот. - Плыла на корабле в Китай, да шторм её на наши берега выбросил. Вот и скитается, грошик на кусок хлеба зарабатывает.

  - А, отчего домой не вернётся?

  - Путь не близок, - скалит зубы карлик, - да, и помочь некому. Как говорят, не помогай чужой беде, своя на гряде.

  Крепко задумался Мохов. Возвращается в полк, а мысли в голове, что твои пчёлы гудят и роем вьются. Того гляди весь ум вскипит.

  - Вот она, - бормочет, - фортуна. Прямо в руки просится. Отведу княжну домой в Багдад, а султан-папаша персидский за такую услугу мне мешок золота пожалует. Народ там богатый - серебряными ложками халву ест, шёлковыми платками утирается. Стану в парче ходить, сафьяновыми сапожками поскрипывать. Или, может статься, сам на ней женюсь. Чем чёрт не шутит? Сяду по праву руку от султана, а там, дай срок, и до трона недалеко. Начну Багдадом править - казнить, да миловать.

  Мается служивый на койке, не идёт к нему сон.

  - Первым делом, - прикидывает, - прикажу всем басурманам рожи брить и заместо тюрбанов картузы носить. Поля, вместо фиников, пусть репой и капустой засеют. Павлинов на кур с петухами заменю, что бы яйца несли и поутру народ будили. Слона куплю...

  Три дня Мохов сладкими грёзами томился, а на четвёртый в город отправился. Прибыл на площадь, глядит, нет балагана! Где шатры цветные стояли, теперь ветер гуляет, да собаки бродячие в пыли лежат. Опоздал служивый, отбыло счастье в неведомы края.

  Вернулся артиллерист в казарму чернее тучи. Сел на крыльцо, голову повесил, слезами на сапоги капает. Глянул на него ротный, головой покачал и фельдфебеля кликнул.

  - Совсем, - говорит, - наш Мохов сомлел. Погоняй-ка, братец, его недельку по плацу. Ружейными приёмами займись, уставы повтори. Для начала же, пусть сердечного на конюшне малость посекут. Для укрепления воинского духа.

  И помогло! Уже на третий день и осанка у солдата появилась, и шаг окреп, и взгляд просветлел. Выгнал фельдфебель дурные мысли из Моховой головы. Глядит служивый орлом, с товарищами шутки шутит, у повара добавки просит. - Не берегись бед, - посмеивается, - которых пока нет.