– Яня, а ты видела солдат-пограничников?
– Нет, не видела, а что там интересного, солдаты как солдаты. А ты видела?
– Конечно, видела.
– Ну, и как? С рогами и копытами?
– Нет, обыкновенные, как все, а всё же интересные, в особенности, офицеры.
– А как же ты их увидела? Неужели ходила к ним?
– Ну, что ты, Яня? Разве я пошла бы к солдатам? Я их из окна видела.
– Ладно-ладно, не обижайся, а лучше расскажи, какие они? Наверно, волосатые, глазастые, губастые.
– А вот и нет! Наоборот, очень красивые. Один – светло-русый парень, а другой – тоже высокий, стройный, но черный, как цыган. Знаешь, он смуглый, а волосы кудрявые и брови, как нарисованные. Знаешь, такой мужчина! Ух, какой! Даже не знаю как тебе лучше его описать. Вот, как придут на обед, сама увидишь.
– Э-э-э, да я вижу, ты уже влюбилась по уши.
– Влюбиться я так скоро не могла, но, говорю тебе, что это ух! Мужчина.
– Ну, хорошо, в обед посмотрим, а теперь давай побежим вон туда, к той кривой яблоне, а от неё в эти кусты. Кто из нас скорее добежит, та и влюбится в ух! Мужчину. Ну, раз, два, три, побежали! Только не обманывать!
И девушки побежали наперегонки, а офицеры все это слышали и с интересом ждали, что будет дальше. Они и не знали, что кусты были намечены именно те, за которыми сидели.
Янина добежала первой, но оказавшись чуть впереди Зоси, зацепилась ногой за ветку, и повалилась прямо в объятия ух! Мужчины. А Зося рухнула следом, почти на неё. На мгновение девушки оторопели от неожиданности, да и мужчины тоже. Светлый мужчина поднялся первым (он оказался в стороне от главных событий), и помог подняться Зосе. Янина вскочила самостоятельно, но когда еще невольно рвалась из удержавших её от опасного падения цепких рук брюнета, услышала, как тот удивленно, но не без бахвальства сказал:
– Ты погляди, Густав, пташка сама залетела в мои объятия.
– Я вижу, вы слишком уверены в своих успехах! Не залетела бы эта пташка в ваши объятия, если бы знала, что вы сидите в её кустах, как вор!
Смуглый красавец не ожидал такого жёсткого ответа, несколько смутился, но быстро поднялся, вытянулся в струнку, как перед начальством, и извинился:
– Прошу прощения, мадемуазель, я больше без вашего разрешения в сад не пойду. Вы меня простите?
– Да, ладно уж вам, ходите в сад, сколько душе угодно, только не подглядывайте и не подслушивайте девушек, потому что это некрасиво.
– Еще раз прошу прощения! Разрешите идти?
– Разрешаю, и до свидания.
Девушки ушли. Одна с поднятой головой, гордая, а другая с каким-то сожалением в глазах. Выйдя из сада, Зося сказала подруге:
– Яня, зачем ты его так отчитала?
– Как это зачем? А ты что же хотела, чтоб я осталась в его объятиях и млела от восторга?
– Ну, уж млела, не млела, но ты видела, какой он красивый?
– Вот именно, Зося, он знает о своей красоте, и потому такой самоуверенный. А ну их, пошли в конюшню, а то не успеем к обеду, и тётка будет недовольна.
Офицеры издали немного понаблюдали за удаляющимися девушками и после длительной паузы заговорили:
– Ну, что, Роми, как тебе девушки, нравятся? Которая из них краше?
– Трудно сказать, обе хороши.
– Но всё-таки, которая красивее?
– Конечно, русая красивее. Только мне не нравится её надменность. Видно, что она о себе высокого мнения. Я таких не люблю. Но, ничего, она все-равно будет в моих объятиях, и притом сама ко мне придёт.
– Мне кажется, Роман, вы по характеру похожи друг на друга, и на сближение друг с другом повода не дадите из-за своего упрямства. Ну, а я этим воспользуюсь, и девушка будет моей. Она мне чертовски нравится. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что будет моей. Могу с тобой держать пари, на что хочешь.
– Хорошо, держим пари, моя шашка, твой пистолет. Идет?
– Идет! По рукам!
Так, разговаривая, офицеры вошли в свой флигель и принялись прихорашиваться, готовясь блеснуть на званом обеде.
Девушки тем временем заехали к пасечнику, деду Матвею. Тот сидел на бревне и что-то строгал. Увидев девушек, поспешно встал, открыл ворота и поприветствовал приезжих:
– Здравствуйте девочки, здравствуйте мои красавицы! Подождите, я только закрою ворота и помогу вам слезть с лошадей.
– Вот, не хватало, чтобы ты нас с лошадей ссаживал. Что мы больные или маленькие?
И, привязав лошадей к забору, девушки принялись целовать деда, приговаривая:
– Здравствуй, наш хороший родной дедушка. Дай бог тебе здоровья, долгих лет жизни, чтобы ты был у нас посаженным отцом на свадьбе. Ведь у нас нет своих отцов, ни у меня, ни у Зоси. Хорошо, дедусь, будешь?
– Хорошо-то, хорошо, барышня дорогая. Но тебе будет стыдно меня за отца приглашать. Я ведь простой крестьянин, а ты барышня.
– Ой, дедушка, как мне надоело, что вы все зовете меня барышня, да барышня. Когда я уже буду вашей? Разве мой отец был князь или граф? Он был такой же, как и вы. Только мой дед сумел нажить денег, по-умелому вести хозяйство, прикупил земли, построил конеферму и выучил моего отца. А отец меня научил, дал образование, ну и на маме, культурной и образованной, женился. И таким вот способом я стала барышней. Но происхождения-то вашего, и не чуждайся меня, дедушка Матвей. Хотя ты родной дед Зоси, но будь и моим дедом. Ведь у меня никого нет, правда. Одна тетка, но и та со странностями. Если бы не мать Зоси, то, наверно, я или давно умерла, или была бы такой, как моя бедная тетя. Ей, моей тёте, только кажется, что она ведет хозяйство, а фактически хозяйство ведет Зосина мама, Павлина Вишневская и Петро Бондарык, наш управляющей. Ну что, дед, будешь меня чуждаться и отталкивать от себя? – и Янина, обняв деда, склонила свою головку деду на грудь и заплакала, вспомнив по рассказам и фотографии свою покойную мать. Отца она хорошо помнила. Когда тот умирал от чахотки, ей было восемь лет. Перед смертью отец позвал её, лежа уже в постели, и сказал:
– Доченька, ты уже большая настолько, что поймешь меня. Если я умру, помни, будь для тети Агаты хорошей, и конечно, во всем будь хорошей, но слушай только свою молочную мать и Петра Бондарыка. Они честные и добрые люди. Я им оставляю свое хозяйство и тебя. Они помогут тебе учиться и стать хорошим человеком.
Девочка понимала, что отец скоро умрет, об этом она не раз слышала. Она выслушала всё, что говорил отец, с минуту помолчала, а потом внимательно посмотрела на отца и тихо спросила:
– Папа, ты скоро умрешь и пойдешь к моей маме? Да, папа?
– Да, детка, пойду к маме.
– Папа, а там, где моя мама очень страшно?
– Нет, моя дорогая Янечка, если человек добрый, честный, ему даже очень хорошо, а если человек подлый, жадный, завистливый, тому на том свете будет плохо. Но ты, моя дочка, будешь хорошей. Правда, доченька, правда?
– Да, папа, я буду слушать мою молочную маму и дядю Бондарыка.
Ночью отец Янины, Кароль Раевский умер. Девочка не плакала, только сидела у ног отца целых два дня и после похорон тоже сидела у той же кровати. Так сидя, дремала, а проснувшись и очнувшись от дремоты, все глядела и глядела на подушки, на которых лежал отец. Она его видела в своем воображении. Четыре дня девочка ничего в рот не брала, и кто его знает, чем это кончилось, если бы Павлина Вишневская не увела её в село, к своему отцу, деду Матвею. И вот, вспомнив все это, Янина и всплакнула на груди старика.
– Полно, девочка, успокойся, не надо плакать, никто от тебя не отворачивается, не отталкивает. Наоборот, я очень рад, что ты сама перед нами не гордишься.
– Дед, а дед, ты знаешь, что мне сейчас сказала Яня? – отозвалась вдруг Зося
– А что, Зосенька, у тебя есть какие-то сомнения насчет нашей к ней доброжелательности?
– Нет-нет, дед, совсем не то.
– А что же?
– Яня сказала, что поделит все свое хозяйство и имущество со мной пополам.
– А-а-а, это дело серьёзное. Янина еще молодая, несовершеннолетняя. Надо, Янечка раньше подумать, чем обещать.