И над склонённой головой конфирмантки торжественно прозвучали библейские стихи, обретая в устах пастора пронзительный двойной смысл:

Лу всю жизнь будет мысленно возвращаться к этой истории своей юности, стремясь переварить этот опыт и понять себя, ведь именно в этой точке пути закладывались зёрна всей её будущности.

«Эта история позволяет мне понять любовные процессы вообще, в той мере, в какой Другой в любви – даже если он не представляет Бога, как здесь, – преувеличен почти мистическим образом, чтобы стать символом всего чудесного. Любить в полном смысле слова – быть в состоянии предельного требования по отношению к Другому. Существо, которое имело власть делать нас верящими и любящими, остаётся в самой глубине нас нашим Господином, даже если чуть позже станет противником… Любовь похожа на упражнения в плавании с мячом: мы действуем так, как если бы Другой сам по себе был морем, которое нас несёт, и непотопляемым шаром, который держит нас на плаву. Поэтому он становится для нас одновременно и настолько же драгоценным и незыблемым, как наша исконная родина, и настолько же волнующим и смущающим, как бесконечность».

Гийо останется её доверенным корреспондентом, к советам которого она будет прибегать в наиболее решающие моменты своей новой жизни за границей. К нему она обратится вновь в 1886 году с просьбой обвенчать её с Фридрихом Карлом Андреасом.

Смысл истории с Гийо долго не будет давать ей покоя. Лу посвятит ей главу «Опыт любви» в знаменитой книге воспоминаний «Моя жизнь».

Она же послужит прообразом фабулы её романа «Рут», который потом больше всего будет любить Рильке. Этот роман, появившийся в печати в 1895 году как четвёртая книга Лу Саломе, – современная история Элоизы и Абеляра – Рут Делорм и Эрика, – которая не оканчивается так трагично. Популярность его была велика. Лу получала письма от многочисленных читателей, и даже спустя годы поклонники романа приходили к ней лично, чтобы выразить восхищение. Как сказал один из критиков, «такие повести обречены на успех». Во всяком случае, можно констатировать, что из романа можно узнать о таинстве её отношений и её переживаний больше, чем из непосредственных воспоминаний.

Однако первую художественную дань этой истории Лу отдала ещё до отъезда из Петербурга. Она посвятила пастору «Молитву к смерти»:

Спустя годы Лу метафизически прокомментирует последние строки стихотворения:

«Это удвоенное единство, которое возникает лишь за счёт земного исчезновения, недвусмысленно свидетельствует об аномальной трансформации, которую пережила эта любовь. Следует, между тем, отличать аномальное восприятие мною всего, что ведёт к буржуазному браку со всеми его последствиями (для которого я тогда не созрела), и аномалию, связанную с полотном религиозного опыта моего детства. Именно этот опыт изначально не допускал ориентации моего поведения влюблённой на привычный исход. Моё чувство, простираясь за пределы бесконечно любимой персоны, предназначалось почти религиозному символу, который этот человек представлял».

И хотя Лу воспевала смерть, факт её отъезда в Европу привел к необъяснимому её выздоровлению: раздвинувшийся жизненный горизонт удивительным образом излечил Лу от обмороков.

Становясь «тем, что она есть», Лу предоставляла право своему близкому окружению либо уйти с её пути, либо соответствовать её жизненному эксперименту.

Гийо был первым из длинной череды мужчин, заворожённых её даром творить из ничего целый мир интенсивной духовной близости. Но он же был первым, кто столкнулся с не женской твёрдостью, с которой она требовала соблюдения в «этом мире» установленных ею законов. Лишь на таких условиях можно было сохранить туда доступ.

Впрочем, у неё было врождённое чувство справедливости, и она ожидала от ближних только тех ограничений и жертв, которые сама уже принесла. Не научившись ставить точку в своём потакании «слишком человеческому», разве посмела бы она требовать этого от других?

Итак, в сентябре 1880 года Лу с матерью обосновываются в Цюрихе. Благодаря помощи хороших знакомых из Петербурга, живущих в недалёком Рейхенбахе, они быстро находят здесь квартиру. Мать не скрывает своего желания быть с дочерью как можно дольше, и не только из-за беспокойства о её легких, но куда больше из страха оставить Лу в одиночестве, следствием чего, по её мнению, может стать новый Гийо.

В феврале 1882 года фрау Саломе привезла дочь в Рим, не столько следуя программе её интеллектуальных исканий, сколько для поправки её здоровья. У Лу были слабые лёгкие, и любое нервное потрясение вызывало у неё лёгочное кровотечение. Последним таким потрясением, всерьёз напугавшим близких, была, естественно, история с пастором Гийо, сопровождавшаяся ссорой с матерью и отказом от конфирмации.

Наиболее приемлем для неё вариант замужества дочери, но об этом Лу не хочет и слышать – она исполнена жажды абсолютной свободы и познаний.

Лу Саломе.

В Риме 20-летняя Лу познакомилась с 65-летней Мальвидой фон Мейсенбуг. Это была женщина редкой доброты, гений филантропии, неустанный поборник освобождения женщин и близкий друг Александра Герцена. Она была его многолетним корреспондентом, воспитывала его дочерей и подолгу жила в его доме в Лондоне. Герцену она казалась «необыкновенно умной, очень образованной и… пребезобразной собой».

Мальвида начинает опекать Лу и приглашает её в свой интеллектуальный салон.

В 1901 году Мальвида фон Мейсенбуг была номинирована на первую Нобелевскую премию по литературе. Кроме неё среди двадцати двух номинантов были также Эмиль Золя и Фредерик Мистраль.

Первым Нобелевским лауреатом по литературе стал француз Рене Франсуа Арман Прюдомм с формулировкой: «За выдающиеся литературные добродетели, особенно же за высокий идеализм, художественное совершенство, а также за необыкновенное объединение душевности и таланта, о чём свидетельствуют его книги».

В 1890-е годы поэт был довольно популярен в России.

С лёгкой руки Мальвиды фон Мейсенбуг Лу познакомится с Паулем Рэ и Фридрихом Ницше.

Немецкий писатель, номинант первой Нобелевской премии по литературе 1901 года.

В конце XIX века Цюрих не менее Парижа и Вены претендовал на роль европейской столицы наук и искусств. Наряду с этим он был отмечен особым привкусом свободомыслия. Французские атеисты, итальянские анархисты, русские нигилисты и социалисты чувствовали здесь себя вольготно и создавали группировки, беспокоя своими акциями консервативное население. Постепенно они изменили интеллектуальный климат города. Хотя их присутствие и деятельность не вызывали всеобщей симпатии, они привели к тому, что границы толерантности расширились и город приобрёл репутацию либерального.