Продолжения не последовало, хотя Лена предполагала, что Миле надо выговориться, нарыдаться, посуду побить – словом, выплеснуть наболевшее. Но Мила молчала, тогда заговорила Лена:

– Для себя жить? Это всякий дурак сможет. А вот силы найти, чтобы не петлю на шею вешать, а своим родным, кровиночкам, будущее обеспечить! Это и есть тяжело. Остальное – эгоизм.

– Силы? – переспросила Мила, и у нее впервые появились признаки интереса. – Ты права. Силы! Я докажу! Я найду силы!

Она вдруг стала быстро хлебать суп. Первые ложки глотала с трудом, бульон с лапшой просился наружу, но потом вошла во вкус и даже полкурицы с овощным гарниром слопала. Лена опасалась, как бы после голодовки ей не стало дурно. С другой стороны, хороший аппетит – признак жизни, как и расстройство желудка, с которым на диване валяться никто не сможет.

С этого дня Милая Мила исчезла, вместо нее появилась Людмила Сергеевна. Когда запустили по телевизору рекламу молочных продуктов «Милая Мила», Лена только вздыхала – у нас такая тоже была, настоящая.

Гена решил, что отделался малой кровью.

Жена истерик не устраивает, даже детское приданое, ползунки-распашонки от близняшек передала Медичке. На вопрос: «Ты меня простила?» – Людмила отвечала расплывчатым: «Дай мне время». Но ведь не отказом! К телу не допускала, но Гена готов был ждать, как и все предыдущие годы.

Людмила выписала из провинции троюродную бабушку сидеть с детьми, то есть отводить их в школу и в садик, покупать продукты, готовить еду, убирать, стирать – вести хозяйство. Плата – минимальная: питание и приют. Двухкомнатная квартира, где и раньше было тесно, превратилась в муравейник.

Гена кривился, но молчал. Людмила вышла на работу. По специальности она была нотариусом. Как известно, о некоторых профессиях в новые времена говорят «позолотилось место».

Был заштатным бухгалтером – теперь нарасхват. Занимался химерной рекламой товаров и услуг в советские дефицитные времена – нынче гребешь деньги лопатой. Нотариусы сидели в пыльных полуподвалах – теперь к ним на карачках ползут.

Людмила быстро пошла в гору, потому что занялась профессией, когда спрос на нотариусов основательно превышал предложение. Повезло. Через год она с коллегой открыла свою нотариальную контору. Трудилась сутками, детей видела мельком, в их проблемы вникала нахрапом: «Быстро и четко мне объясни! Так. Мальчик из параллельного класса издевается? Его фамилия? Адреса не знаешь? Хорошо, я разберусь». Плохой мальчик быстро усмирялся, потому что с его папой клиенты Людмилы Сергеевны проводили дружескую беседу.

Откровенным уголовным криминалом она не занималась. Скажем, не регистрировала сделки с гроздьями доверенностей по купле-продаже квартир у бедных пенсионеров или хронических алкоголиков. Но и те коммерсанты, что стали постоянными клиентами, работали не в белых перчатках. Время такое: честного перераспределения собственности не бывает.

Людмила работала, как проклятая, копила деньги и через три года объявила мужу:

– Всё! Теперь мы разводимся. Больше ты мне не нужен. Спокойно! Без истерик! Рот закрой, а то муха влетит.

Рот у Гены был закрыт. Но Мила три года готовилась к этой сцене, к этому объяснению, и рефреном повторяла мысленно глупую фразу про муху и открытый рот. Миле хотелось нанести мужу удар, по силе не меньший, чем тот, которым он едва не убил ее. И глупая муха держала ее на плаву, помогала работать на пределе сил и не обращать внимания на самое главное – на детей.

Произнеся заготовленные слова, выплюнув яд, Мила не почувствовала ни удовольствия свершившейся мести, ни злорадства победителя – ровным счетом ничего особенного, разве только легкость освобождения от «мухи».

– Я тебе покупаю комнату в коммуналке, – продолжала она. – Сама с детьми переезжаю в другую квартиру. Бабушка отправляется домой, вместо нее будет квалифицированная гувернантка. Варианты уже подобраны. Отцовские права никто у тебя не отбирает. В будни у детей английская школа, спорт, изостудия, балетные танцы. Они с удовольствием будут встречаться с тобой по воскресеньям, если, конечно, встреча не совпадет с какой-нибудь исторической экскурсией по Золотому кольцу или с зарубежной поездкой. Извини, твоя будущая комната – не будуар Марии-Антуанетты в Трианоне. Но ведь и ты не Людовик! Карабкайся самостоятельно. Или с помощью медичек. Меня это не волнует. Алиментов от тебя не требуется. Я написала отказ от алиментов и заверила его. Признаться, с целью обезопасить детей от твоих посягательств в будущем.

Гена – болтун, словобрёх, любитель каламбуров – молчал. Смотрел на Милу с обидой, близкой к ненависти. Он долго и терпеливо ждал, что Мила одумается. Кое в чем себя ограничивал и брал больничные по уходу за детьми. На работе о его многодетности знали и сочувствовали.

А еще Медичка! Денег ей всегда мало, а претензии не кончаются: «Почему ты, как отец, не можешь с Сашкой погулять, пока я на оптовом рынке закупки сделаю?» Внебрачный сын был похож на папу как две капли. Но странное дело, Гена не испытывал к золотушному мальчишке никаких отцовских чувств. От Милы – его, настоящие, а Медичкин… Хоть тресни – ничего в душе, кроме досады.

– Что ты молчишь? – спросила Мила, которой хотелось что-то услышать. Но что именно, не знала. – Тебе понятен мой план или повторить?

На Гене был надет кухонный фартук, ужин готовил. Милый семейный ужин: жена-трудяга пришла с работы, дети уроки сделали, бабушка-нянька стирку закончила… Гена медленно завел руки за спину, дернул за бантик, снял фартук, положил на стол. Поднял на Милу глаза и отчетливо произнес:

– Пошла ты на…

Краем глаза, выходя из кухни, отметил удивленный и обнадеживающий всплеск интереса. Плевать! Его тоже не на помойке нашли и не пальцем делали. Она работает! А он с третьего курса – дворником, истопником, на халтурках! Груши околачивает? Не хочет простить – ладно! Но даже не задумалась, что с ним, со здоровым мужиком, происходит! Свои обиды дóроги, а его горести – коту под хвост? Нотариус! Шлепнула печать, деньги в ящик. А дети без материнской ласки! Теперь у них и папа только по выходным будет появляться. Они в чем виноваты? В твоей ревности железобетонной? Медичка в сравнении с тобой – святое материнство.

Гена швырял вещи в сумку, чтобы отправиться на временное жительство к Соболевым, услышал за спиной голос жены.

– У тебя, – запинаясь, через силу, произнесла Мила, – есть другие предложения?

– Нет! – просипел Гена. – Только пожелание. Чтоб ты сдохла!

Лена Соболева, точно знавшая, что произошло между Геной и Милой, какие страшные слова они бросили один другому в лицо, всё-таки оставалась в твердом мнении: Гена и Мила любят друг друга! Любят даже без детей, а с детьми тем более! Да, погорячились! Но вот у свёкра, у Володиного папы, есть брат, живет в поселке в двадцати километрах от Большеречья. Он свою жену иначе как на букву «б» не называет! Но ведь видно, что любит глубоко и по-настоящему!

Через год или год с лишним Лена получила подтверждение своим догадкам. Мила неожиданно пригласила ее в кафе. Давно ведь не виделись, хорошо бы встретиться. А потом выяснилось, что дату отмечает. В этот день состоялся первый поцелуй Милы и Гены в переходе метро. Вот и пожалуйста! Лена в муже души не чает, а когда у них случилось, то ли в июле, то ли в августе, не помнит. А Мила празднует!

Гене, дав слово его бывшей жене, Лена ничего не сказала. Конечно, если бы видела в нем особое рвение в семью вернуться, то не умолчала бы. Но Гена хорохорился и заявлял, что на его век медичек хватит.

Да и Людмила говорила с насмешкой о себе:

– Я не женщина, я вумен, бизнесвумен. С тобой, Лен, слабинку дам, расслаблюсь, а потом снова ярмо на шею, удила в зубы. Тебя подвезти? Нет? Значит, встретимся через год?

Комната Гены Лидина в течение долгого времени служила мелкой мастью в длинной череде разменов. В ней витал дух вокзальной пересадки – чего-то временного, необжитого, торопливого, чего-то, что никуда не ушло и с поселением нового жильца. Потому что Гена не делал ремонта, не заботился о приобретении мебели, порядок наводил путем разгребания мусора по углам. Он был нетребователен к комфорту и покушения залетных дам на создание уюта в его берлоге рассматривал как попытку заманить его в ЗАГС. Жениться Гена не собирался, детей он наплодил сверх нормы, а прочих аргументов в защиту семейной жизни для него не существовало.