– Настенька не приходила?

– Какая Настенька? – сухо спросил доктор, не глядя на пациента и на ходу перелистывая свои бумаги.

– Ну моя Настенька.

Доктор остановился, исподлобья осмотрев молодого человека. Очки съехали на середину переносицы.

– Вас у меня три десятка человек. И у каждого своя Настенька. Понимаете?

– Ну моя, – жалобно просил парень, но доктор его уже не слушал. Только шарканье ботинок по выцветшему линолиуму. – Моя! Она письма приносит!

Трудно быть Богом, и трудно управлять больными зрителями. Они тянут к нему свои лапища, в крови, глине, гнойных выделениях, а он так устал за тридцать лет практики.

Не получив ответа, Олег побрёл в свою палату. Самый конец коридора, номер восемь. На ватных ногах идти далековато. В палате лежат еще трое. У окна старик, лет за семьдесят. Он вообще не встаёт и даже не привязан ничем. Под кроватью "утка", у изголовья эмалированный таз. У других изголовий тоже – от сильных препаратов иногда невыносимо тошнит.

На другой стороне у окна лежит в глубокой медикаментозной коме. Иногда просыпается, дергается, но шоковый "приход" галаперидола возвращает все на свои места. Сначала судороги, затем провал. Что он там видит? Или не видит ничего? Напротив Олега расположился обычный шизофреник.

– Профилактика нужна, сам понимаешь. Мы ж эти, душевные, по осени чудим. А весной чего? Уууу.

Зовут Антон. На вид ему лет тридцать пять, но говорит, что двадцать девять. Тяжелая жизнь. В остальном люди все одинаковые в своих белых робах, и отличаются лишь длиной щетины. Кто-то бреется сам, как Олег или Антон, кого-то бреют санитары – крепкие парни. Например, буйных из соседней палаты. Оттуда иногда доносятся дикие вопли и удары – кто кого бьет не разобрать, но если все привязаны, значит рукоприкладствует персонал. Кого-то не моют и не бреют, а так – изредка протирают, как листья у цветочных горшков от пыли.

На окнах стальные решетки, но Олегу никогда не приходила мысль попытаться их перепилить, перегрызть. Ему все равно. Он думает о Настеньке. В тумбочке у него сложены конверты от писем, которые она лично ему передавала, и всегда целовала в лоб. Вот бы и сейчас. Снова открыл ящик, разложил как в пасьянсе от первого до последнего – по датам. Взялся перечитывать.

В обед пришла молодая медсестра с медбратом – жестким мужланом, каких сюда и берут. Старик спал, а бодрствующим она выдала по три белых "колеса". Антон попросил ещё одно, но получил отказ.

– Извините, а вы девственница? – спросил он, нагло улыбаясь.

– Я замужем, – вильнув бедрами девушка пошла к старику.

– Да меня ж такие подробности не интересуют, вы поймите. Зачем мне?

– Больной, успокойтесь.

Медбрат сделал "жирную" инъекцию не приходившему в сознание коматозному. Антон называл его летучей мышью.

– А почему так?

– Они в голове у него живут, я их слышу, – ехидничал шизик.

– Извините, а Настенька не приходила? – Олег тряс перед медсестрой последним письмом.

– Какая Настенька? Такая же Настенька, как мать, которую второй год по палатам ищет наркоман напротив? А она уж лет тринадцать, как сгнила.

– Да нет, моя еще ходит и дышит.

– Так и у него она ходит и дышит, – медики покинули помещение.

Странно осознавать свою беспомощность. Не такой уж Олег и сумасшедший, за кого его здесь держат. Отец не приходит. Только Настя.

– А она красивая у тебя, – похвалил Антон. – Девственница?

– Почему тебя так интересуют такие вопросы? – последовал грустный вопрос.

– Люблю девственниц, да только они как единороги.

– Так единорогов нет.

– Есть, но встречаются редко.

За окном бушевала осень, мазала плюмажем свои грустные полотна. Унылый сквер и неработающий фонтан. По другую сторону больницы улица имени прздника женской солидарности. Первый день, как Олега сюда привели, его очень интересовало, что за этими мутными стеклами, какой мир. А сейчас – нет. Только Настенька. Ася, как он её называл.

Давно не приходил следователь. Наверное, больше нет нужды. Сколько боли он, садист, причинил своей любимой. Конечно, к нему должен ходить следователь. Ходить и ходить, пока не забьют рот глиной. Интересно, а для здешних обитателей отдельное кладбище или на соседнем прикапывают?

– Кого как, – ответил Антон. – Свое-то, конечно, есть, но им уже не пользуются. Туда только этих, кого сами санитары забили кладут. Раз – и нет огласки.

– Шутишь?

– Вполне серьезно.

К вечеру препараты в крови накапливаются, начинает мутить. Шизик предложил сыграть в карты. Разложил, как фраер на зоне, и хлестко ими раскидывался. Препараты его уже не сильно тормозили, и выглядел он обычным дураком, а Олег стал ватным и пытался соображать, чтобы не проиграть слишком много раз подряд, а то станет обидно. Женщинам нужны победители. И его Настеньке нужен победитель.

Игра то шла, то не шла. Сходили на ужин. В восьмом часу пришла та же девушка, но уже с другим медбратом, и повторила все процедуры.

"Летучая мышь" проснулась, немного подёргалась, помычала. Антон достал припрятанный чай и сходил на вахту за кипятком – ему можно, его знают.

– Ты чего мычишь-то, мышь? Чаю хошь?

"Мышь" явно ничего не слышала, наслаждаясь внутривенно транслировавшимися мультфильмами. И все-таки интересно, что это за состояние?

– Да ладно не мычи ты, – озлобился шизик, – просто мечтай. Весна скоро.

В этот момент он напрягся и оцепенел.

– Весна скоро, – снова прошептал в ужасе. – Как страшно весной.

Неожиданно расплакался, продолжая макать сразу два чайных пакетика в кружку. Металлическая кружка стояла рядом с Олегом, и чайный пакетик, но только один.

В голове всплывали образы девушки – волосы мелированные или просто тёмные? Не вспомнить. Но что-то восточное – то ли Абхазия, то ли Татарстан, но фигура как с обложки. И любила его. Самому захотелось заплакать. Когда она придет?

Сладости в отделении были дефицитом, но у Антона было припрятано и это. Он щедро протянул Олегу пачку с печеньем.

– Сливочное, держи.

– Спасибо, – жалобно ответил тот.

После чаепития зашёл, громко шаркая ногами, молодой человек с портретом какой-то женщины. Такие обычно ходят по вагонам метро, собирая деньги на лечения. Фотография была уже порядком засалена и даже начала выцветать.

– Вы мою маму не видели?

– А как не видели? Видели, – оживился Антон. – Вот здесь.

Он начал показательно приспускать штаны. Молодой человек расплакался и ушёл.

– Зачем ты так? – интересовался у него Олег.

– Ну дурак если.

– Так и я дурак.

– Э, братец, мы с тобой дураки другого порядка. Не безнадёжные.

– Ты так считаешь?

– Ну а что? Я через недельку выйду отсюда, найду какую-нибудь девственницу (как же уже тошнило это слово), и поживу до весны. И деньжата есть. А эти вон, мыши, – Антон махнул рукой в сторону коматозного, который уже перестал дергаться и снова уснул.

– А ты чего чай-то не пьёшь?

– Забыл, – честно признался Олег.

На утро в отделении было какое-то необыкновенное оживление. Поступил новый пациент, на вид вполне адекватный. Поступил без бригады мордоворотов, без наряда полиции, а пришел сам. Перетер с главпсихтерапевтом и занял своё место в первой палате. Потом ходил по коридорам, посвистывал. В той же палате лежали наркоманы, загремевшие сюда на "ломке".

– Огнем все горит, суставы вынимает, всех убить готов, себе брюхо вспороть, и прямо влить опиаты внутрь. Лить литрами, и умереть счастливым.

– А тут как?

– Тут другие плюшки. Но вообще, синтетика – это зло. Кожа не дышит.

– Какая кожа?

– Шуток не понимаешь что ли?

– Нет, – хлопал глазами Олег.

Новый пациент так никому особо и не представился, а кому представился – наверняка чужим именем.

– Розыск пережидает, – подсказал Антон.