«Выселять девчонку приехала…», – раздалось совсем рядом. И кто-то, сказавший это, оказался по-житейски прозорлив.
Последующие дни прошли как в тумане. Опустевшая комната тёти Маруси, непривычная суета и толчея в других комнатах, скромные похороны и мои чемоданы в прихожей, на скорую руку собранные Алиной. Я не была удочерена семьёй Шангиных, и мне пришлось вернуться в квартиру матери в посёлке Мирославинка, давно забытую и чужую, откуда Алина предусмотрительно выставила квартирантов. Там, без еды и сна, я пролежала трое суток. Потом будто очнулась, начала потихоньку вставать и, сунув ноги в чьи-то огромные тапочки, бесцельно слоняться по незнакомой квартире. Варила крупу, оставшуюся от предыдущих жильцов, и глотала вперемешку со слезами на маленькой кухне. Перемещаясь из комнаты в комнату, то и дело натыкалась на зеркало в узком коридоре, и оттуда печально смотрела моя похудевшая тень с заплаканными глазами. Я пила пустой чай и снова ложилась. Бесконечно звонил сотовый, кто-то долбил в дверь, а я лежала не шевелясь, уставив невидящий взгляд в потолок с рыжей трещиной.
Время не разделялось на дни и ночи. Всё слепилось в чёрную вязкую массу.
Не знаю, сколько отсчитал календарь этого тягучего временно́го теста, когда, наконец, чувство самосохранения подняло меня и повело к продуктовому ларьку.
Май казался мрачным горбатым стариком, плюющим прямо в лицо серой пылью, швыряющим в глаза цветочную пыльцу, посылающим в спину неласковый ледяной ветер.
«Как она будет жить?.. Она же ничего не умеет…», – вспомнились обрывки сочувственных речей на похоронах.
Да, я не слишком хорошо училась и постоянно всё забывала. Я терялась в обществе, замыкалась от непониманий и обид. У меня почти не было друзей.
Однако добрая тётя Маруся успела положить на мою карточку немного денег на чёрный день. И вот он настал – так скоро и неожиданно… День, перевернувший мою судьбу.
Я тащила ноги по грязному асфальту, озираясь по сторонам, чтобы не заблудиться в неизвестном населённом пункте, в котором отныне предстояло жить, и неожиданно взгляд наткнулся на знакомое словосочетание.
«Дон Жуан» – гласила афиша на рекламном щите. – Коленовский оперный театр. Начало спектакля в 19.00».
Название спектакля больно выдернуло из памяти значение этих двух слов в моей жизни.
«Дон Жуан» – так называлось агентство, в котором я служила на должности «принеси – подай – иди на фиг – не мешай». Агентство, занимавшееся мелкими расследованиями, слежкой за неверными мужьями, сбором информации, установлением адресов и телефонов и розыском пропавших людей.
Я вдруг с ужасом осознала, что после смерти тёти Маруси работа совершенно выпала у меня из головы. Какой-то провал в памяти… Я просто забыла, что она существует. В эти дни существовала только смерть и больше ничего.
«Дон Жуан»… Необходимость идти на работу беспощадно впилась в сердце острыми когтями.
Я постояла немного в странном оцепенении, а потом, развернувшись, побрела в сторону автовокзала, и студёный весенний ветер подгонял меня в худую, вздрагивающую от беззвучных рыданий спину.
Глава третья
Когда я появилась на пороге офиса, глаза у Насти сделались как мельничные колёса из сказки Андерсена.
– Вот это явление!.. Валюша! Не прошло и года! – издевательски пропела она.
Я промолчала. Не хотелось делиться с ней своей болью.
Настя демонстративно закатила глаза-колёса.
– Я ей весь телефон оборвала, а она является как ни в чём не бывало… Ты где хороводилась-то почти три недели?!
Я опять промолчала.
– Язык проглотила? – раздражённо вопросила секретарша. – Как тётушка себя чувствует? Не удивилась, что ты столько времени бездельничаешь?
Я почувствовала, что ещё немного, и уже не выдержу. Тонкие пальцы сжались в кулаки. Я даже не сразу заметила это, а вот Настя уловила мой жест и покраснела.
– Ладно… – пробормотала она, смягчаясь. – У нас дел невпроворот, давай, включайся. Возьми заявление от нового клиента, оно в папке, запиши в журнал, как обычно: имя, фамилию, цель обращения и адрес, куда результаты отправлять. Клиент прямо перед тобой приходил. В чёрном балахоне, лицо под капюшоном не разглядеть, заявление написал и деньги отдал – и всё без единого слова. Я тут совсем закрутилась, заявление не смотрела ещё. Сразу в папку положила, чтоб не потерять. Сегодня, блин, наплыв какой-то, всем сразу секретные сведения понадобились! А сами шифруются, красавцы, – кто в тёмных очках, кто волосами прикрывается – ну, как обычно, – но этот прям всех перещеголял… – Секретарша опять закатила глаза. – Я часть клиентов оформила, а его не успела. В общем, запишешь всё и положишь мне на стол. Я шефу передам.
И Настя сунула мне в руку красную папку.
– Он на обеде. Приедет – сама перед ним будешь отчитываться, поняла? Зарплаты вряд ли дождёшься. Как бы не уволил! – На её накрашенных губах мелькнула ехидная улыбка.
Я молча кивнула, понимая, что до сих пор не уволена лишь потому, что шеф озадачен моим внезапным исчезновением.
Горькие слёзы застыли в уголках глаз, и приходилось держаться изо всех сил, чтобы не заплакать при ухмыляющейся Насте.
Зайдя в кабинет, я механически села за стол и будто остекленела. За окном по асфальту прыгали дождевые пузыри, небо тусклым белесым куполом стояло над городом. Пододвинув стул поближе к окну, я безмолвно наблюдала, как перескакивают через лужи редкие прохожие. Это было смешно, но лицо моё застыло, и ни одна эмоция не отражалась на нём. Потом прохожие рассеялись, природа замерла, а время сжалось в больную недвижимую точку.
Очнулась я от грубого Настиного окрика:
– Давай быстрее папку! Ну, ту, красную! Ты оформила заявление?
С трудом возвращаясь в реальность, я испуганно покачала головой.
– Н-нет…
– Как это – нет? Я тебе её отдала час назад! Валь, ты чё? – В изумлении Настя снова расширила глаза до размера мельничных колёс. – Шеф требует папку немедленно!
– Я сейчас поищу… – пролепетала я, окончательно приходя в себя. – Она всё время лежала здесь, на столе… Не представляю, куда она могла деться… Я как раз собиралась зарегистрировать заявление…
– Собиралась?! Чем же ты занималась целый час?!
Настя поджала губы и многозначительно покосилась на висящие над головой часы. Выждав с минуту, во время которой земля едва не перевернулась под моими ногами, секретарша смягчилась:
– Я скажу Михал Михалычу, что ты регистрируешь. А ты давай пошевеливайся! Перерой всё, но через… – Она нахмурилась и снова взглянула на часы, – через полчаса папка должна быть у него. Ты меня поняла?
– П-поняла, – кивнула я, чувствуя, как досадный комок сдавливает горло.
Настя ушла, а я начала шарить в куче документов, фотографий и тетрадей в поисках пресловутой красной папки. Ну где же она?..
Не прошло и обещанного получаса, как за дверью послышалась тяжёлая поступь и не слишком приглушённый голос шефа прошипел:
– А-а, явилась не запылилась? Ишь ты, отпуск себе устроила! Мало того, что она глупее моей кошки, так она ещё не может навести порядок в собственном кабинете, который меньше, чем её мозг! Если бы не крутой дядя, я бы давно уже избавился от неё. Мне её тупость уже во где!
Секретарша противно захихикала, а я ясно представила, как шеф полоснул жирной ладонью по горлу.
– Впрочем, теперь я могу это сделать с чистой совестью. Я и так слишком долго терпел!
Шаги удалились, но вскоре обманную, напряжённую тишину вновь разрушил громкий и уверенный топот. Дверь распахнулась, и Михал Михалыч возник на пороге. Его полное лицо было багровым от ярости.
Он колыхнул своё грузное тело и без обиняков выпалил:
– Валентина, ты уволена за прогулы. Потрудись немедленно освободить помещение.
Шеф быстро пересёк кабинет и шмякнул на стол трудовую книжку. После чего, злобно отдуваясь, развернулся, и я увидела его удаляющийся зад, обтянутый тесными дорогими брюками.
