Собирались расписаться, да война помешала. Потом он погиб. "Хороший был парень - Ванечка" - подумала Зоя без печали. Напела потихоньку:

  - Белая ночь,

   Милая ночь,

   Светлою мглой

   Здесь нас укрой

   И не спеши

   Ты зажечь

   Свет зари...

  Потанцевала в ритме танго вправо-влево, крутанулась.

  Поставила пластинку на место, достала другую, которую купила, едва вернувшись в Москву из ссылки.

  Тяжко было тогда начинать жизнь по-новой - без денег, без жилья, с подорванным здоровьем да с грузом пережитого, оставившего след на ее когда-то безупречно фотогеничном лице. Зоя присматривалась к себе в зеркале: вот морщинка, появившаяся после ареста отца, вот - после смерти его и младшего брата, вот - после гибели Ивана Клещева, вот после ее собственного ареста... Горькие слезы катились. Ей работа позарез нужна - дочь поднимать, и самой пожить в достатке, но разве возьмут ее с таким изборожденным лицом сниматься в кино?

  Шла как-то мимо музыкального магазина, услыхала из открытой двери один из любимых романсов - "Нищая":

  "Какими пышными хвалами

   Кадил ей круг ее гостей.

   При счастье все дружатся с нами,

   При горе нету тех друзей"

  Сердце защемило: как про Зою сказано. Зашла, купила пластинку, принесла домой, долго не решалась завести - боялась разреветься на первых же звуках. Потом все же решилась.

  Вместо слез пробрало ее зло, на словах: "Подайте ж милостыню ей". Нет, это не про Зою. Не нужны ей милостыни и подачки! Она в тюрьмах выжила, а на воле тем более не пропадет.

  На другой день сходила в тот же магазин, купила пластинки популярных исполнителей - Бернеса, Утесова, Руслановой. Зое тогда казалось: любимые песни, как друзья, помогут вернуться к жизни, согреют застывшую душу.

  И не ошиблась. Когда тоска нападала, точили воспоминания, она заводила патефон. Садилась в кресло-качалку, слушала. Подпевала. Удивительно: кончалась песня - кончалась тоска. На следующий день ощущала прилив энергии, хоть горы идти сворачивать - такой характер у Зои.

  Старые пластинки берегла, как зеницу ока, обращалась с суеверной аккуратностью - чтобы не разбились. На этой десять романсов Юрьевой, самые лучшие. На картонной, лакированой обложке - черно-белый портрет, похожий на голову римской статуи: с тонким, правильным носом и кудрявой прической.

  Зоя провела рукой по портрету, будто погладила нежно по лицу.

  Пару раз они встречались на официальных приемах. Юрьева выглядела величаво: безупречно прямая спина, аристократически изящные руки, гордо поднятый подбородок. Держалась с поистине царским достоинством - одним холодным взглядом через плечо могла остановить навязчивого поклонника или наклоном головы позволить к ней обратиться.

  Одевалась модно и дорого: в платья, подчеркивающие фигуру - с утянутой талией и широкой юбкой, в меха и бриллианты. Где бы ни появлялась, тут же попадала в окружение толпы.

  Впрочем, как и Зоя. Она обожала ее романсы, от которых светлые, сладкие слезы ползли по щекам. До войны не было в стране певицы, популярней Изабеллы Юрьевой. Имя ее знали в каждом, большом и малом городе - от Москвы до самого Дальнего Востока. Голос ее лился серебряным колокольчиком из радиоприемников на окнах и репродукторов на столбах. На южных танцплощадках оркестры играли поппури из ее романсов. На концертах - аншлаги, невозможно попасть даже по знакомству.

  Однажды они вместе выступали в Кремле на закрытом концерте в честь Первомая. Удалось поговорить, недолго. Зоя высказала певице свое восхищение. Юрьева выслушала со снисходительным выражением в глазах, величественно кивнула - мол, слышала сотни раз, другого не ожидала, но все равно спасибо. Спросила что-то вежливо-неважное в ответ. Она разговаривала со сдержанностью, неизвестно откуда идущей, то ли от скромности, то ли от самолюбви.

  Эту артистку с хрупкой фигурой и изысканными чертами лица ни одному режиссеру не вздумалось бы пригласить на роль свинарки или той же Трындычихи. Зоя не ревновала ее ни к успеху, ни к внешности - в свое время имела и то, и другое. Жизнь все расставляет по местам. Юрьева давно исчезла со сцены и забыта, а Зоя продолжает сниматься, ездит с концертами, по-прежнему любима народом.

  Жаль, что современные исполнители больше не поют романсов, только легкомысленные эстрадные песенки, которые забываются на следующий день, не трогая ни души, ни сердца.

  Романсы Юрьевой невозможно слушать походя - не вникая, не увлекаясь. Уникальный голос, уникальная эмоциональность в исполнении самых простеньких текстов. Пробирает до дрожи. Вот что значит талант: из заурядной цыганской песни сделать шедевр, спеть так душевно, что через годы и десятилетия захочется слушать.

  Первый на пластинке - любимый Зоин романс "Если можешь, прости". Грустный очень, будто про ее личную судьбу. Помешкалась - заводить? не заводить? Может, лучше что-нибудь повеселей, тот же юмористично-оптимистичный "Пароход" Марка Бернеса?

  Она еще сомневалась, а рука уже тянулась к рычажку включения платформы. Нажала. Платформа закрутилась - вроде нехотя, потом разогналась, монотонно загудела. Зоя положила на нее изрезанный кругами, как возрастными кольцами, диск, опустила иглу. Постаревшая вместе с хозяйкой пластинка зашипела. Зашуршала, зашелестела.

  Послышались первые аккорды фортепиано.

  Вступила певица.

   "Мне сегодня так больно.

   Слезы взор мой туманят.

   Вспоминаю невольно