© Николаева М., 2018

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2018

В не столь отдаленные от нас времена, в одной российской губернии, в селе, название которого мало кто сейчас вспомнит, жил простой человек. Звали его Титов Петр Макарович. Умный, работящий, хозяйственный. Из семьи был хорошей, зажиточной, в округе его уважали. К тому времени, с которого начинается наш рассказ, было ему уже лет двадцать пять. Время пришло женой обзаводиться, и сосватал он в соседней деревне девушку. Всем хороша была невестушка: и лицом, и умом, и фигурой. Семья у них получилась соседям на зависть. Жили они дружно, работали. Хозяйство имели хоть и небольшое, но всего им хватало. Вот только детишек Бог никак не давал. Пять лет прошло уж со свадьбы. Злые языки по селу мели, что пустоцвет взял себе в жены Петр, ан нет. Всему свое время, как говорится. Дождались и Титовы своего счастья. На шестой год после свадьбы родился у них долгожданный сын. Окрестили мальчонку Иваном. Зажили полной, ладной семьей. Сынок рос здоровый да смышленый. Крепенький, коренастый – весь в отца. Не нарадуются на него родители, но и не балуют. Так и шло у них все путем, да с Божьей помощью, но приключилось тут одно событие, разом поменявшее их слаженную, неторопливую жизнь.

Помнится, случилось это в середине лета. Дни стояли жаркие, тягучие, и даже ночи не давали отдыха от духоты и парева. Как раз такой ночью проснулась Марья Ивановна будто от чьего-то стона. Проснулась и слушает – может, показалось, может, во сне привиделось? Но нет – и правда стонет кто-то или плачет за окном. Тихо так, еле слышно. Не то собака, не то еще живая душа какая? Подождав немного и поняв, что не умолкает голос на дворе, начала она будить мужа.

– Проснись, Петя. Проснись. Там за окном у нас кто-то.

– Да кому там быть-то. Собака, наверное, – сквозь сон ответил Петр и повернулся на другой бок.

Но не прошло и минуты, как сам он подскочил, расслышав все же усилившийся звук стонущего кого-то.

– А ведь и правда, есть кто-то!

Петр встал с кровати, кое-как в темноте натянул штаны и выглянул в окно. Ночь на дворе стояла темная, хоть глаз выколи. Ничего не увидел Петр, да и плач вдруг прекратился. Марья Ивановна тем временем зажгла свечу и боязливо глядела на мужа.

– Свят-свят. Кабы худого не было. Спаси и сохрани, Мать-заступница! – крестясь и поглядывая то на иконы, то на место, где спал сын Иван, Марья Ивановна наспех накидывала на себя легкую шальку.

– Надо пойти, посмотреть! – зашептал Петр.

– Ой, Господи, а ну как воры-бандиты какие? Того и ждут, чтобы двери-то открыли! – запричитала Марья.

– А вдруг помирает кто, а мы тут сидим, от страха трясемся! Надо посмотреть все же. Ты оставайся, я сам схожу.

– Вот уж нет. Не отпущу тебя одного. С тобой пойду. Уж коли беда какая, так вместе встретим.

– Да ладно, раскаркалась! Больше страху нагнала. Пойдем!

Стараясь не шуметь, отворили они дверь и не спеша, почти беззвучно, оба вышли на двор. Петр Макарович впереди со свечой, а за ним, прячась, жмуря глаза от страха и беспрерывно крестясь, Марья Ивановна. Петр принялся светить в разные стороны, стараясь увидеть хоть что-то. Но ничего видно не было, да и слышно тоже, кроме стрекочущих насекомых да подвывающих где-то вдали собак.

– Уж не привиделось ли нам? Нет тут никого.

Петр Макарович, немного успокоившись, начал искать более или менее правдивое объяснение произошедшему:

– Ветер, должно быть, по щелям задувал, да и показалось нам, что живая душа стонет. Помнишь, как зимой, под Крещение? Так уж перепугалась ты тогда, а оказалось, что ветер в щель у окошка дует. Вот смеху-то было!

– Пресвятая Дева! И впрямь, должно быть, ветер, – согласилась Марья Ивановна.

Но не успели они, повернувшись к дому, сделать и нескольких шагов, как совсем близко от них, совершенно отчетливо снова раздался плач.

– Аа! – завопила Марья Ивановна, а Петр Макарович от неожиданности выронил свечу.

– Господи, Господи, спаси и помилуй! – продолжала кричать Марья Ивановна, а голос слышался теперь совсем громко, и стало понятно, что идет он из-за старой дровницы, стоявшей возле забора. Был он совершенно точно уже человеческий. Не без труда взяв себя в руки и подняв с земли почти затухшую свечу, Петр Макарович, досадуя на то, что так малодушно испугался, твердым шагом направился к дровяной постройке. Марья Ивановна засеменила следом. Обойдя дровню, они, наконец, увидели того, благодаря кому сегодняшняя ночь, да и дальнейшая жизнь их встала с ног на голову.

На траве, возле дровницы, крича уже во весь голос и плача явно от страха, сидел мальчонка-цыганенок, лет четырех-пяти. По грязному лицу его текли ручьем слезы, в волосах запутались репей, солома и какой-то еще мусор. Грязными руками он размазывал по щекам свои слезы, не переставая орать и уже икая от натуги. Рубаха его, кое-где разорванная, потемневшая от долгой носки, была больше похожа на тряпку. Чего и говорить – вид у мальчика был плачевный.

Оторопев сначала от увиденного, Марья Ивановна все же пришла в себя и первая кинулась к ребенку, пытаясь поднять его с земли. Но найденыш, царапаясь и колотясь в припадке, не шел, а, извиваясь как уж, выскальзывал из рук женщины. Тут на помощь пришел Петр Макарович. Отдав свечу жене, он своими большими, сильными руками сгреб орущего паренька, поднял и прижал его вертящуюся во все стороны голову к груди, поглаживая и приговаривая что-то сердечное. То ли почуяв добро, исходившее от Петра Макаровича, то ли выдохшись уже от крика, мальчишка постепенно начал успокаиваться. Все еще всхлипывая, но уже больше по инерции, он через какое-то время обмяк в руках, а от того, что все это время его качали, – заснул. Переглянувшись с женой и все еще качая ребенка, Петр Макарович сказал:

– Вот уж не ждали, не гадали. Чего теперь делать-то будем? Может, рядом где родители? Надо бы выйти поглядеть. Может, ищут, да боятся позвать?

– Давай мне его, в дом отнесу, – зашептала Марья Ивановна, – а ты посмотри на улице. Да только возьми с собой вилы, что ль. Мало ли чего.

Отдав догоравшую свечу и приняв из рук мужа спящего мальчика, Марья Ивановна направилась к дому, а Петр Макарович, последовав совету жены, прихватил на всякий случай вилы и вышел за калитку на улицу. Ночь понемногу рассеивалась, и уже не было той пугающей бездонной черноты кругом. Вдалеке, на горизонте, слабый рассеянный свет начинал подниматься от земли. Присматриваясь внимательно и водя из стороны в сторону свечой, Петр Макарович негромко начал говорить:

– Эй, есть тут кто? Выходи, не бойся, не обижу.

В ответ ему никто не отзывался, лишь слышно было, как ветер шевелит траву в поле.

– Чей ребенок? Мальчонка чей? У нас сидел возле дома, так мы его нашли. У нас он. Выходите да забирайте с Богом! – продолжал Петр Макарович.

Но опять тишина была ему ответом. Постоял он еще некоторое время, уговаривая кого-то в темноте показаться и, не боясь ничего, забрать потерянного ребенка, да все без толку. Плюнув с досады, вернулся Петр Макарович домой. Марья Ивановна к тому времени уже уложила мальчика рядом со своим Иваном, мирно спящим и не подозревавшим ни о чем. Сна у обоих никакого уже не было, и, встав над почивающими детьми, они тихонько и озадаченно переговаривались:

– Ты посмотри только, – зашептала Марья Ивановна, – худой какой да грязный. Пресвятая Дева! Что делать-то с ним будем?

– Да не причитай ты! Разберемся чай! Утро настанет, так и порешаем.

Они стояли над двумя такими с виду непохожими, но так одинаково спокойно спящими детьми, посапывающими и причмокивающими, и сердца их сжимались, то от жалости к этому бедному найденышу, видимо, ровеснику их Ванечки, то от любви и радости за своего мальчика, росшего в заботе и благополучии. Картина и впрямь была интересной. На одной стороне кровати лежит белокурое, розовое, чистое и упитанное дитя, а на другой – как будто совершенно обратный ему человек: чернявый волосами, смуглый, покрытый грязью, худой, как бездомная собака зимой.