© Атуэй А., 2018

© Оформление. ИП Суховейко Д. А., 2018

– Говорю тебе, любит он её! – причитала шестидесятипятилетняя Фёкла своему мужу Авдею, кутаясь перед сном в пуховое одеяло.

– Да с чего ты взяла, Фёклушка? Поцеловал ручку – и уже, выходит, что любит? – отвечал Авдей.

– А глаза? Подметил ты, как глаза у него сверкают? Совсем как у тебя, когда меня обхаживал. Нет, точно любит.

– На глаза-то я и не обращал внимания. Да и зачем мне?

– Старый ты дурак, совсем из ума выжил. Пойми ты, ослиная голова, что, может, такого шанса для нашей дочки больше и не будет. Пока он опьянён любовью, пока не передумал и не разглядел, надо дело брать в свои руки. Глядишь, через недельку-другую встретит какую-нибудь молодуху и переметнётся.

– Молодое дело нехитрое.

– Об чём я тебе и толкую! Если это дело сейчас не обставить, то когда ещё такой случай подвернётся? И так от неё все нос воротят, а теперь ещё и в летах – кому она нужна такая? А Антип Григорича нам сам бог послал за лишения наши и за Капитолинино старанье.

– Так-то оно так, но это как-то не по-людски.

– Я что-то тебя не уразумею, – и Фёкла хлопнула в сердцах обеими руками вдоль тела по пуховому одеялу. – Ты что, своей дочке, кровиночке своей, добра не желаешь? Ишь, моралист нашёлся. Я одною ногою в могиле стою, а он жеманиться решил.

– Что верно, то верно – со спокойным сердцем уйти хочется. Но что за выгода от студента бедного? Зачем он ей? Только обуза.

– Я надысь разузнала всё: что без денег и сирота – это правда, но племянник он графа Ожаровского. Граф пока в чёрном теле его держит, вот выучивает на свои и квартирку снял. Без места потом наверняка не оставит, а там, глядишь, сам преставится, и перепадёт кусок Антипу Григоричу – графу-то детишек бог не дал, вот он и печётся о сироте.

– Вон оно что! Ну а мы-то как помочь можем? Какой от нас с тобою прок?

– Э-эх! Прожил семьдесят лет, а ума не нажил. В этом деле нахрапом брать надо. Видишь, Антип Григорич – человек совестливый, честь свою наверняка не уронит, а мы поможем ему не ударить в грязь лицом.

– Так ты на обман идти задумала?

– Какой такой обман? Всё порядком устроим. Не без лукавства, конечно, но это необходимо в этом разе. Ведь он ещё молод, долго будет кругами ходить и скромничать, а мы его к решительности должны подвинуть, направить куда следует, опять же для его выгоды. С Капитолиною я сама поговорю, а ты, сделай милость, не мешай со своими идеалами, а помоги лучше! Потом спасибо мне скажешь.

Студент Антип Топилин будто не шёл быстрой походкой, а летел по Невскому проспекту от ещё строившегося здания Николаевского вокзала, где он неподалёку снимал недорогую квартиру, в направлении дворца Белосельских, не доходя которого должен был свернуть налево, чтобы попасть на Владимирскую площадь. Там в трёхэтажном доходном доме почт-директора Пряничникова проживала со своими престарелыми родителями предмет его восхищения – гувернантка от бога Капитолина Авдеевна Ужегова.

Нет-нет, не любовь к этой женщине гнала его по Невскому проспекту, а именно восхищение её не по-женски острым и пытливым умом, обширным уровнем познаний и невероятной смекалкой в вопросах изучения наук. Смекалка эта проявлялась неожиданно для её подопечного – необычным способом решения задачи или оригинальным суждением, неизбитым и многоплановым, о каком-либо общественном явлении или предмете природы, который, казалось бы, всем давно известен, и уж более о нём ничего сказать нельзя, а она таки находила во всём своё особенное зерно. У этой необыкновенной женщины был оригинальный взгляд на всё, и судила она обо всём, будто наизнанку выворачивала, так преподносила, что белое казалось чёрным, а очевидное – невероятным. Этот дар инакомыслия с замесом на оригинальности и остроумии, отшлифованный добрым расположением, сдержанностью и невероятным обаянием её голоса, как раз и окрылял молодого студента, давал пищу для обожания и уважения своего педагога, но не для любви.

Да и какая любовь могла быть у семнадцатилетнего юноши к женщине, разменявшей пятый десяток? И в мыслях не было. А вот восхищению не существовало предела. Он преклонялся перед её кругозором и был твёрдо уверен, что она сполна перед ним оправдывала своё имя – Капитолина, – переводимое на русский как «головастая». И действительно, Антип, как изволила выразиться Фёкла Матвеевна, был опьянён своею гувернанткой, и это заметно бросалось в глаза. В одном только просчиталась старушка: это была не любовь.

Здесь также стоит упомянуть, что Капитолина Авдеевна не отличалась хоть какой-нибудь красотой, скорее даже наоборот. Отец её, из разорившихся вконец пермских помещиков, одарил дочь незабываемой внешностью местных народов, про которую даже царь Пётр в одном из своих указов писал, что-де в рекруты пермяков не брать, дабы они своим гнусным видом не позорили воинства русского. С тех пор прошло уже достаточно времени, но след некогда населявших эту местность народностей до сих пор иногда проявляется в облике современников. Авдей Ипатьевич Ужегов, взглянув на новорождённую, расстроился неописуемо и первым делом зарёкся больше не иметь детей, а вторым – положил в секретер первые три рубля на образование своего чада, поскольку истинно был уверен, что семейного счастья она вовек не обретёт и кормиться после их смерти ей придётся самой за неимением супруга. И в этом он не ошибся – ко времени нашего повествования Капитолина не то чтобы не была замужем, но даже не имела ни одного случая хотя бы намёка покушения на свою девичью честь.

Эти самые три рубля, последующие накопления родителей и многочисленные долги батюшки позволили Капитолине Авдеевне, пришедшей в надлежащий возраст, получить великолепнейшее образование во Франции. Она пробыла там ни много ни мало шесть с половиной лет, набравшись самых замысловатых и модных знаний, изысканных манер и политесов. Потом, попробовав себя в течение трёх лет на поприще просвещения в Германии, и, наконец, почувствовав в себе силу, решилась-таки вернуться в Россию. Теперь, спустя много лет, она была не просто гувернанткой, а гувернанткой с большой буквы, и уж совсем не чета нашенским владельцам удостоверений о нравственных качествах, которые не способны связать и двух слов не только по-французски или по-итальянски, но и на отеческом языке.

Её авторитет к тому времени высоко ценился в петербургских кругах, и она давно уже кормила не только себя, но и своих родителей, однако не появлялась в мире вне рода своего занятия. И дело было совсем не в происхождении – оно-то как раз соответствовало. Совсем другое, можно даже сказать, забавное обстоятельство сдерживало её минута за минутой, растягиваясь в года и десятилетия: она не могла позволить себе достойного для балов туалета. Да-да, не удивляйтесь: всё шло каким-то заколдованным кругом – поначалу она целый год добивалась аттестата от Академии наук; потом, получив разрешение на репетиторство, лет семь или восемь отдавала родительские долги за свою учёбу; после, развязавшись, наконец, с этим, решила подснять ещё одну комнату, чтобы хоть спать отдельно от родителей. Дальше – больше: позарилась на кухню, тоже осилила и сняла; потом кабинет для занятий с подопечными; потом пианино, опять же для занятий. А там уж родители совсем состарились, пришлось служанку нанять, чтобы готовила и обихаживала – опять траты, – а тут незаметно и у самой минул бальзаковский возраст. С ним и мысли другие пришли: «А зачем мне этот свет, эти балы? На молодую никто не заглядывался, а теперь и подавно. Чего я там не видела? Танцев? И так чуть ли не через день обучаю им. Музыки? Эка невидаль – только и выслушиваю фальшивые нотки. Разговоров? Да что в России за разговоры – одна скукота, пережёвывают не дожёванное в Европе. Кавалеров?..»