- Да, да, я пил шампанское. Как всегда в казино. Но сегодня я в проигрыше. Это ничего. Зато я получил письмо от своего учителя. Он приглашает меня выступить на конференции в Будапеште, это большая честь. Это все твои вещи?

- Конечно. Пожалуйста, поезжай медленно. Я хочу проститься с площадью, для меня она останется символом Европы.

- Это так и есть.

Остановил машину на углу отеля "Париж". Там опять кто-то играл Полонез Огинского. Она обернулась. Площадь, освещенная светом круглых фонарей опять напомнила огромную овальную брошь, вроде той, которой мамаша прикалывала к блузке кружевное жабо. Большая опаловая брошь в серебряной оправе.

- И еще остановись у того кафе, где играет джаз. Мы выпьем кофе.

- Очень трогательно.

- Почему ты иронизируешь? Мне действительно грустно покидать этот город.

- А меня тебе не грустно покидать? - он резко затормозил, выключил мотор. - Слушай, чемоданы собраны... Ты просто переезжаешь ко мне, только не говори "невозможно". Ты человек, который в силах совершить невозможный поступок. И, я думаю, совершала. Ты не должна от меня уезжать. Или по-другому: ты не должна уезжать от себя. До моего дома всего лишь двести метров. Твоих детей мы заберем через Красный Крест, я подниму все авторитеты медицины. Ты не можешь от меня уехать, хотя я наворотил массу глупостей. Я понимаю, я был тупым, рассудительным немецким профессором...

- Ты совсем не был рассудительным.

- Ах, ты не знаешь! Меня подвела моя профессия, мои знания, мой опыт. Они сыграли со мной злую шутку. Я должен был сказать, как я люблю тебя.

- Зачем? Слова не нужны. Все ясно, ты ведь объяснил - пе-ре-не-се-ние. Я, правда, не поняла, что это такое. Но я верю тебе. Я не хочу от тебя уезжать, но уеду. Я теперь смогу стать собой, я надеюсь, что смогу.

Машина стояла на Главной улице. Из ресторанов в отели возвращались нарядные люди, поглядывали на них с деликатным любопытством, кто-то здоровался с ним.

- Мы едем ко мне? - он заглянул ей в глаза с такой мольбой, что у нее наполнились слезами глаза.

Она видела, как он страдает, и его страдание проникало в нее все сильнее и сильнее.

- Не мучай меня, - дрогнувшим голосом сказала она. - Вези на вокзал.

- Если б ты знала. Моя ужасная, непоправимая ошибка врача была в том, что я не мог тебя мучать. Вылечиться можно только через страдание и твое страдание не должно было закончится преждевременно, но я не вынес вида твоего страдания и прекратил наши сеансы. О чем я говорю! Я вылечу тебя любовью. Но если тебе моя любовь не нужна, все равно - не уезжай! Почему ты не веришь мне! Ведь вернуться - это убить себя. Так или иначе, но убить.Ты уже - другой человек. Они тебя почти сломали. Они ломают все: любовь к детям, любовь к жизни, достоинство, для них человеческое достоинство, человеческая жизнь не значит ничего. Я знаю, что говорю, я видел, что они творили. Они множатся, как раковые клетки, и уничтожают все. Что мне сделать, чтобы ты меня услышала!

- Я слушаю себя, - тихо сказала она. - Сегодня буфетчица в Бекове просто подсчитала, может ли прожить рабочий. Может. Впроголодь. Я никогда об этом не думала, не интересовалась... Я не могу остаться с тобой. Это будет непоправимая измена предательство всего и всех... Я не справлюсь с этим, я никогда не предавала... почти никогда...

- О, Господи! - он включил мотор. - Быстро, проехали Главную улицу.

В этих краях уже не было праздника. Слева шевелился и дышал огромный парк, окна домов справа были темны.

- Последний поворот на мою улицу... какая неожиданная оговорка. Что значит "почти"?

- Милый, у нас нет времени начинать все сначала. До поезда осталось полчаса. У нас нет с тобой времени... С этим надо смириться. Почему ты не забрал меня в Богородске?

- Все это время думал об этом. В корпус белочехов?

- Необязательно. Были и другие чехи, я их знаю.

- Я хотел на Родину.

- Я тоже. Ты должен понять меня.

Они услышали шум поезда издалека. Он взял ее лицо в ладони.

- Скажи мне твой адрес в Берлине. Не бойся, я не причиню тебе никакого неудобства, но вдруг я тебе понадоблюсь. Да, вот рецепты. Это надо принимать, купи в Берлине. На бланке мой адрес и телефон. И еще, - он вынул из кармана конверт. - Я знал, что ты все-таки уедешь. Это письмо от доктора Менцеля. Адрес?

- Литценбургерштрассе четырнадцать. Пора.

Он подал ее чемоданы проводнику, потому что-то тихо сказал ему и сунул деньги.

- Поклон от меня твоей матушке.

- Непременно, - он чинно поцеловал ее руку.

Помогая ей подняться по ступенькам в вагон, он на секунду сжал ее локоть так сильно, что она едва не вскрикнула, и, стоя позади проводника улыбнулась дрожащими от боли губами.

Он стоял, чуть запрокинув голову, сцепив перед собой руки так сильно, что на загорелых кистях белели косточки пальцев, и смотрел на нее, не отрываясь.

Вагон дернулся: Деньги! - выхватила из сумочки. - Я забыла о деньгах, подойди! Он не сдвинулся с места.

Купе было пусто. Она села у окна. В темноте мелькали огни. Все реже, реже. Она зажгла маленькую лампу под абажуром, вынула из конверта листки.

Моя любимейшая, Надежда!

Ты будешь читать эти строчки в поезде и тебе никогда не поздно будет сойти на любой станции, чтобы вернуться ко мне. В этом состоит мое главное желание теперь. Я пишу "теперь", потому что те две недели, что мы были вдвоем, я старался быть честным врачом, и, кажется, мне это не удалось. Дело в том, что в нашем несчастливом случае, твоя возникшая привязанность ко мне, в очень большой вероятности могла быть обычным случаем перенесения (я уже говорил тебе об этом, но сумбурно, нелепо). Разреши пояснить: такова специфика отношений между врачом и пациенткой в процессе анализа, которым я занимался (старался заниматься с тобой). Должен с откровенной горечью признаться, что я злоупотреблял своими возможностями врача, выражая тебе чувство моей любви, и с той же горечью - что я не злоупотребил своим преимуществом вплоть до нашего прощания. Я запутался, так же, как запуталась и ты с моей помощью. Это первый случай в моей практике. Этика моей специальности (и, конечно, сам процесс анализа) не допускают никаких иных отношений с пациенткой кроме необходимого для ее излечения отношения нежного доверия к врачу. Не чувства, чувство возникает почти неизбежно и является составной частью процесса, а отношения. Здесь решающую роль играет искусство врача.