Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Ты просыпаешься, отдохнувшая, полная сил, у тебя отличное настроение, ты очень красивая, тебе легко дышать, легко ходить, голова у тебя свежая и ясная...

- Это был высший пилотаж! Я могу гордиться: в таких условиях применить гипноз и внушение; я действительно хороший врач, больше чем хороший выдающийся, нет - я уникальный...

Он стоял перед ней, пока она, зажав в губах шпильки, закручивала пучок.

- А, может, это я уникальна? - спросила, когда все шпильки были использованы. - Может, мне, как курице, достаточно провести перед носом, перед клювом меловую черту, чтобы погрузить меня в транс.

- Нет, ты не курица. Ты - другая птица. Сорока, пожалуй. Взгляд острый и эти постоянные белые воротнички, как пятна у сороки. Головка гладкая, что еще...

- Хватит! И это называется, польстил.

- А я тебе никогда не буду льстить.

Молчание. Эту фразу следовало обдумать. Она поднялась со скамьи.

- Я не советую слушать Брамса, у нас такое хорошее настроение, там в финале Allegro - мелодия для похорон, а мы располагаем жить лет семь, а, может, и десять .

- Почему так мало?

- Война неизбежна. Война между Германией и Советским Союзом.

- Нет, это невозможно. У нас сейчас самые лучшие отношения.

- Вот поэтому и будет война. Вы берете друг у друга то, что необходимо, чтобы подготовиться к войне.

Она замедлила шаги. Впереди шла компания, в которой она узнала Литвинова и его жену Айви.

- Пожалуй, лучше вернуться в Марианки. Бог с ним с концертом. Ты меня убедил.

Они повернули, прошли вдоль Теплы к рынку, возле которого он оставил машину.

- Хочешь посмотреть рынок? Мне надо что-то купить к ужину. Мы устроим великолепный ужин, я отличный повар, а ты будешь музицировать, ты ведь скучаешь без музыки?

- Очень скучаю.

Рынок ошеломил ее. В Москве хлеб и самые простые продукты получали по карточкам, лапти стали дефицитным товаром, и лишь в закрытых спецраспределителях по талонам давали колбасу и прочие деликатесы. Были еще коммерческие, но там цены в семь раз выше, чем по карточкам. Правда, на квартиру в Кремль и в Зубалово кто-то привозил и баранину, и молочных поросят, и икру. Но вот чтобы так, на виду у всех, на мраморных прилавках лежали розовые окорока свинины, сморщенные, чуть пергаментные тушки поросят; висели на крюках темно-красные бараньи седла и лопатки (любимое блюдо Иосифа). Чтобы высились пирамиды овощей. Названия многих из них она даже не знала. В молочных рядах жемчужно мерцали глянцевые срезы творога, в глиняных горшочках- запечатанный темной пенкой варенец.

- Давай поедим немного прямо здесь. В кафе есть домашняя колбаса, отбивные, которые отрежут при нас.

- Я хочу варенца. Я его ела в последний раз пятнадцать лет назад. Мы жили в лесничестве, я готовила варенец в русской печи.

- Ты и нам один раз принесла, помнишь?

- Конечно, нет.

- А я, конечно, да.

- Это может купить любой человек?

- Нет. Только знаменитые психиатры, гинекологи, артисты и политики. Другие получают отходы.

- Как отходы?

- Обрезки, несвежее, в общем всякую дрянь, вроде студня, костей и ливерной колбасы "Собачья радость".

- Не может быть!

- Почему же не может. Разве в Стране Советов не так? Кто были те русские, что шли впереди нас.

- Дипломаты.

- Значит, я забыл внести в список привилегированных дипломатов.

- Тебе нравится все это мне говорить?

- Нет. Не нравится. Но ведь ты же похожа на сороку, а не на страуса, сороки любопытны, знают все обо всем. Бери горшочек и следуй за мной.

Усадив ее за стол, покрытый красно-клетчатой скатертью, он вынул блокнот, изящный карандаш и принялся сосредоточенно записывать, время от времени поднимая глаза к законченным сводам. Потом подозвал кельнера в черном фартуке-юбке, передал ему листочек и деньги.

Когда они подошли к машине, она удивилась, увидев на заднем сиденьи аккуратно перевязанные пакеты из вощеной бумаги.

- Они все принесли?

- Ну конечно, - он, покраснев от усилия, пытался сдвинуть какой-то рычаг. - А, черт, заело!

Видимо, не хотелараспрямляться сложенная гармошкой мягкая крыша.

Он зашел с другой стороны, тоже безрезультатно. Посмотрел на часы: Поздно. Мастерская закрыта. Я не знаю, что делать, - вдруг пожаловался растерянно. - Эту чертову крышу, опять заело.

- Ну и что? Мы же приехали сюда без нее.

- Как что? Ты простудишься, заболеешь воспалением легких, лечить я не умею, придется звать другого врача, а я этим шарлатанам не доверяю.

- Ты же хотел меня пе-ре-дать Гольдшмидту.

- Гольдшмидт - другое дело. У него в роду все ювелиры, это наложило отпечаток на его методику, пациент для него подсознательно - драгоценный камень, и он боится его повредить обработкой. Я тебе его покажу, он весь в изумрудах и бриллиантах. Гипнотизирует при помощи алмазной булавки в галстуке. Огромный алмаз, пациенты, а особенно пациентки, пока рассматривают это чудо, отрубаются. Придется остаться здесь в гостинице...

- Но у тебя утром прием.

- Да прием.

- Едем. Ничего страшного.

- В этом платьице в горах. Кстати, почему ты так любишь черное?

- Грузинская кровь.

- А там женщины ходят в черном?

- Черное и белое.

- Но тебе все равно придется надеть мой серый пиджак. Или гостиница, или пиджак.

- Пиджак.

- Я так и знал.

Чем выше они поднимались на Планину, тем становилось холоднее. Она с ужасом смотрена на его белую рубашку: стоячим воротничком с отогнутыми уголками. Такую рубашку отец до революции надевал по праздникам, и еще у него была черная пара, котелок и трость с серебряным набалдашником, настоящий буржуй. Теперь мамаша штопает старые косоворотки, латает прохудившиеся брюки и поедом ест его, чтоб обратился к Иосифу за талоном в спецраспределитель.

К ней отец обращаться запретил настрого. Но все однажды выяснилось. Отцу было не в чем пойти на юбилей Рязанова, тройка образца тринадцатого года имела вид удручающий.

- Почему не попросить Иосифа? - кричала мать. - Ну почему! У них там рулоны английского сукна, я бы сшила. В конце-концов это мы купили ему приличный костюм летом семнадцатого.

- Замолчи! - громовым голосом взорвался отец. - Что ты несешь! Какой костюм, как не стыдно!

41
{"b":"71656","o":1}