Совершенно иной мир. Коттеджи, сосновый бор, по вечерам у Красиных самовар. Крокет, теннис и удивительная красавица-хозяйка - Екатерина Васильевна Красина.

Была очень ласкова с девочками, но почему-то, приходя на веранду с белыми полотняными занавесями, она чувствовала себя нелепой и униженной. И не в стареньких платьях было дело, а в неумении легко, весело обращаться с другими гостями.

Ей было свободнее и, пожалуй, интереснее с "торфушками" - русскими и мордовскими бабами, приехавшими на заработки. Бабы складывали торф для просушки, а вечерами надевали длинные белые холщевые рубашки и пели. У торфочерпалок работали пленные австрийцы и венгры.

Завидев ее, они кричали: "Здравствуй! Как живешь?".

Они с Нюрой подкармливали их ржаными лепешками и молоком. Но чаще приходила она одна. Нюра бегала на электростанцию проверить, все ли в порядке с отцом. Он был очень плох. Частые обмороки, бессонница. Работал он по ночам, но днем совершенно не мог спать, хотя они уходили из дома на весь день и возвращались к вечеру, чтобы покормить его. Она старалась изо всех сил, изобретая новые блюда, но он ничего не ел, сидел безучастный, бледный. Руки его мелко дрожали, и он прятал их под стол. На ночную смену брел пошатываясь, и они очень боялись, что он снова попадет под ток.

Однажды пришла Екатерина Васильевна с доктором. Доктор - московская знаменитость, приехал в гости к Красиным, отдохнуть, поиграть в теннис, но Екатерина Васильевна, с легкостью избалованной красавицы, привела его к ним в коттедж, в качестве гонорара пообещав, что попросит Надю ("она у нас лучше всех играет") составить ему партию в теннис.

Доктор сказал, что у отца полное истощение нервной систему, ему надо на воды и полный покой.

По карману им был только Липецк, с его водами и целебным климатом, и отец уехал, обговорив, что девочки до конца лета останутся в своем маленьком коттедже. Но получилось по-другому: через два дня их попросили освободить домик, он был необходим для нового работника, приглашенного на место отца.

Они собрали свои корзинки, попросили разрешения оставить до вечера на террасе и побрели к Красиным. Положение было аховое. В Петербурге дома нет, мамаша неизвестно где, отец - в Липецке.

У Красиных, как всегда, полно гостей. Красиво, весело, вкусно. Нарядные дамы в батистах и кружевах играют в крокет с мужчинами в шелковой чесуче, а во главе щедро накрытого стола, восседает, сияя красотой и добротой хозяйка. Тотчас усадили пить чай.

- Потом, потом, - мило отмахнулась Екатерина Васильевна от девочек, потом расскажете. Сейчас - ешьте ватрушку, пейте чай, - и забыв, что девочки знают французский, обратилась к соседу:

- Милый Ржевский, вы ведь живете один, бирюком, возьмите девочек к себе в мезонин, они и обстирают, и обед приготовят. Девочки - великолепные хозяйки, особенно Надин. Взяла бы к себе, но это неловко.

Ржевский оказался не только управляющим торфяными разработками, но и братом того самого Ржевского, в семье которого она жила в Москве в девятьсот пятом. К тому же действительно очень милым человеком, и вечером они с Нюрой уже сидели на балкончике мезонина, читали и смотрели на закат.

Она готовила для Ржевского, Нюра прибирала дом, и вместе стирали и крахмалили белье.

Через несколько дней пришла Екатерина Васильевна, осмотрела дом, их комнату в мезонине, попробовала котлет и осталась очень довольна.

- Но, пожалуйста, не грустите вечерами одни как тургеневские барышни. К нам съехалось много молодежи, приходите, играйте в крокет, в лаун-теннис и просто в гости. Не чинитесь, мои хорошие.

Нюра радостно пообещала не чиниться и уже на следующий вечер стала собираться к Красиным.

- А ты, Надя, ты не переоденешься?

- Я не пойду.

- Отчего же? Они звали.

- Я знаю. Они добрые, вежливые люди. Но зачем мы им?

- Странный вопрос. Просто для компании, Екатерина Васильевна ведь сказала, что молодежь...

- Той молодежи мы, Нюра, не компания. К тому же пленным надо что-то отнести.

- Какая ты гордая! Ты - странная. Одновременно застенчивая и страшно самолюбивая. Ну ладно, тогда пошли слушать торфушек, иди в погреб за молочком.

"Здравствуй! Как живешь?"- крикнул, увидев ее один из пленных.

"Как же его звали? Забыла. И лицо забыла", - а вот как кричал с раскатистым немецким "р" помнилось.

Она вышла на маленькую поляну, поросшую малинником и перед ней открылись холмы и долины, залитые солнцем, с пятнами от теней облаков. Тени перемещались, и казалось, что чудная панорама движется, проплывая медленно перед ее взглядом.

Я хочу подняться в горы,

Где маячат только ели,

Где кричат орлы, и птицы

Вьются в облачной купели - тихо продекламировала по-немецки стихотворение, выученное в гимназии.

"Недаром говорят, что над этими местами витает тень Гете".

И, как нарочно, по дороге проехала коляска. На заднем сидении господин в черном сюртуке, черной шляпе. То ли Гете, то ли доктор Менцель. Но ведь разглядеть лицо доктора в полутьме кабинета было невозможно, к тому же, он сидел спиной к окну.

"Значит, это был Гете", - она развеселилась и, торопливо, почти вприпрыжку вниз по дороге. Пора на прием.

Где кричат орлы и птицы, - повторяла в такт шагам.

"Мой орел кричать не любит. Говорит всегда тихо, ровным голосом. Он орел, так его назвал в стихах какой-то казахский старец. "Горный орел", а я птица, вроде... сороки. Еще в детстве мамаша говорила, что у меня сорочий взгляд. А один человек говорил, что я лебедь, которого заколдовали".

Он говорил это всего четыре года назад, а кажется - прошла вечность. Он бывает у них в доме, и иногда она ловит на себе то ли насмешливый, то ли вопросительный взгляд. Для всех - он лучший друг Иосифа, его ближайший сподвижник. Иосиф приводит его в детскую, показывает спящих детей. Но ее не обманешь. Она помнит ту светлую ленинградскую ночь, и как они с отцом стояли, затаив дыхание, у двери.

- Вы поднимались сегодня в горы?

- Да.

- Панорама не обманула ваших ожиданий?

- Она прекрасна.

- Говорят, что такие же прекрасные виды есть в Грузии, в Карпатах тоже. Вы уже принимали кофеин?