Молодой мужчина из тех, кто сидел в кучке, глянул, высоко ли солнце, поднялся и зашагал к центру города.
- Ты куда, Кирон?
- Работать. Взяли меня - амбар строить.
- Видали! Его-то приняли, клянусь Деметрой и Корой! А почему - его? Почему не меня? Ну как же. Молодой, сильный. Нас-то, кто постарше, небось не берут. Хоть ложись да помирай!
- Молчи! Тебе похлебку выдают?
- Плевал я на эту бурду! Обещали златые горы, а на поверку - шиш.
- Чего ты удивляешься, - урезонивает один изгнанник из оливового и виноградного рая другого изгнанника. - Много тут нашего брата.
- А вот и буду удивляться! Четвертый год у кормила народолюбцы, а для нас и пальцем не пошевелили. Зато языком трепать горазды. Все-то у них свобода да свобода. Только - для кого? - Бедняк погрозил кулаком дому Анита. - Погоди, болтун! Тряхну я свободно твой кошель, который тебе рабы наполняют!
- Ладно, не хвались, лучше за костями следи, - оборвал его игрок, недовольный тем, что прервали игру; он потряс стаканчик и выбросил кости. Тройка, двойка, четверка! Девять у меня. Знаешь, как было в Коринфе, губошлеп? И в Аргосе тоже. Голодные бросились на богачей, поубивали их, и все дело.
- А какой им от этого вышел прок - небось молчишь! Ничего они не выиграли, а только головами поплатились.
- Клянусь копытами всех сатиров, этот чудак на солнце портит мне кровь! - вскричал Бирон. - Эй ты! Чего это ты бросил якорь на самом припеке? Чего торчишь, как столб у дороги?
Сократ услышал, двинулся к ним.
- Иди, иди к нам, кум! Сдается, ты в таком же положении, что и мы, верно?
Сократ подошел, поздоровался. Его внимательно разглядывали. Босой. Ветхий плащ. Нет, их одежда из лучшей ткани, осталась от лучших времен, и на ногах кожаные сандалии.
- Право, тебе, кажется, еще хуже приходится, чем нам!
- Ну и тряпье на тебе! И босиком ходишь?
- У меня собственные подошвы, - усмехнулся Сократ. - Тоже кожаные, да прочные какие...
Смех.
- Вроде я тебя где-то видел. Милостыню, что ли, собираешь по городу?
- Нет, друг...
- Но-но, ты полегче! Сразу в друзья лезешь! Да знаешь ли ты, что такое - друг?
- Сокровище и благо жизни.
- Как ты сказал? Говори понятней, Харон тебя возьми!
- А может, я тебя где-нибудь слышал?
- Не из тех ли ты... как их... а, из софистов? Нищенствующих?
- Софисты не нищенствуют, - вступился Сократ за честь своих противников. - Они продают свои знания.
- Ну, этого добра я покупать бы не стал, разрази меня гром! Его и руками не пощупаешь...
- А оно между тем порой стоит больше, чем то, что можно пощупать руками, - так-то, гражданин Афин! - возразил Сократ.
- Брось насмешки, старик! Ну да, я гражданин Афин, а дальше что? Чего нам только не наобещали! Все на ветер - правда, слушать приятно. Все же хоть немножко чувствуешь - кто-то что-то делает, чтоб в Афинах лучше стало...
- А ты знаешь, что для этого нужно? - живо перебил его Сократ.
- Откуда мне знать? Это их дело - придумывать, не наше. Мы землю понимаем, а не денежные счеты.
- Ах, клянусь Гестией! Домашний очаг, стадо овец, и земля так сладко пахнет! Какие были времена, когда вокруг тебя золотился ячмень...
- А чуть подальше наливались синие гроздья винограда, зеленели оливы... Да что - и вспоминать-то больно! Огонь, пламя - один пепел остался... Проклятые спартанцы!
- И вам уже нельзя вернуться? - спросил Сократ.
- На чужое-то? Ведь все это давно не наше. Пришлось продать за гроши, чтоб с голоду не помереть. Толстосумов, что могли скупить все, нашлось ой-ой сколько! Как подумаю, что теперь мой ячмень золотится для такого обиралы...
Поднялся еще один из кучки бедняков.
- Ну, мне пора к хозяину, - проговорил он, потупившись; слова с трудом сходили у него с языка.
- Как это - к хозяину? - заинтересовался Сократ, на что другой бедняк ответил:
- Чего ты удивился? Служить хозяину идет. Так, поденщина.
- Афинянин - афинянину? - ужаснулся Сократ.
- А что мне делать? Ничего другого не остается.
- Утратить достоинство гражданина? Бедняк - злобно:
- Утратить голод! Вот перетаскаю на своем горбу весь груз с его парусника - утратит голод и моя семья!
Из перистиля Анитова дома донеслись аккорды кифары, пение. В столовом покое, выходящем в перистиль, - пир горой; запахи яств перетекают даже поверх стены.
По этим аппетитным запахам бедняки, зная обычаи, стали гадать, что делается в доме, а главное - что там едят.
- Теперь - вальдшнепы, фаршированные желтками, - сказал Сократ.
- А ты ведь прав, старый. Пожалуй, вальдшнепы и есть. Что мы, бывшие земледельцы, узнали запах, это понятно. А ты-то откуда знаешь?
- Случается и мне бывать на пирах.
- Ага. Стоишь, поди, в дверях да декламируешь Гомера?
- Вроде того, - усмехнулся Сократ.
- Клянусь козлом Пана, у меня слюнки текут!
- Вот житуха-то, а?!
- У кого?
- У кого, у кого... У Анита! У вождя народа. Нашего вождя.
- Ха-ха! Наш! Это он прикидывается нашим. Только это курам на смех, прямо как в комедиях Кратина.
- От него кожами разит, будто от целой дубильни! А вот как до его собственной кожи добраться?
- Да, трудновато. Пожалуешься на него, а судьей-то будет над собою он сам. Так что лучше держать язык за зубами.
Сократ сказал:
- Я знаю силу, очень большую силу, которая даже такого человека может довести до падения, изгнания или смерти.
- Что же это за сила, мудрец? Я ее тоже знаю?
- Знаешь. Разве не чувствуешь ее в тех запахах, что долетают через стену? Эта сила - неумеренность. Она порабощает человека пуще всякого рабства.
- Да брось ты!
- Постой: сейчас там разносят жареную камбалу, - сказал Сократ.
- Да ну тебя! Зажми свой нос, нюхало! Мне сейчас интересней потолковать про неумеренность. Как это она может ввергнуть в рабство?
- В рабство страстей, милый мой. И владеют эти страсти человеком до тех пор, пока не доведут до беды... - Тут Сократ понюхал воздух и причмокнул. Клянусь псом! Теперь рабы носят на стол фаршированных поросят, отлично подрумяненных, с розовой корочкой...
- О молнии Зевса! - не выдержал Бирон. - Ты так в этом разбираешься, словно сам едал, а могу поспорить на пару быков, что таких поросят ты отроду не отведывал...
Сократ с улыбкой возразил:
