Выбежав на улицу, он не разбирая дороги продолжал движение по брусчатке, пока не оказался около невысокого парапета. Там он споткнулся и, балансируя, обернулся. Его лицо исказил ужас, и музыкант, не удержавшись, выпал на каменную набережную, где и разбился.

В последние секунды скрипач не мог поверить, что даже порядочном расстоянии от обреченного города его все равно настиг раскаленный камень, вылетевший из жерла Везувия.

Вслед за ним на лестницу с балкона ринулся и Граф. Но там же и замер, посмотрев на свои руки. Затем он их потер о плечи своего фрака, будто поежившись от холода, и снова взглянул на ладони. Позволив быструю улыбку, он обратился к Князю:

– Если позволите, я бы тоже хотел сыграть. Признаюсь, музыка – моя страсть!

Фальтшейт не мог отказать гостю, и Антон снова поднялся на балкон. Бережно взяв выброшенную скрипку, он начал игру. Музыка была прекрасной и отлично отражала настроение всех собравшихся. Иногда рука срывалась, издавая скрипящие звуки, но на фоне остальной игры, они не были заметны. Мелодия набирала темп медленно и плавно. Безумов, казалось, полностью был поглощен своим любимым делом и не замечал, как совсем рядом остальная труппа оркестра из-за чего-то начала ссориться. Снизу переполоха на балконе никто не видел, тем не менее, там уже завязалась драка. И хотя она и была абсолютно неуправляемой, графа будто что-то уберегало от шальных ударов.

А музыка все набирала темп, и ее стал перекрывать гул разрастающихся конфликтов в кружках в бальной зале. На платье дам летело вино, кавалеры били бутылки и вооружались осколками, вызывали друг друга на дуэль и там же стрелялись. Князь не мог никого успокоить, а лишь беспомощно упал и валялся под ногами, не имя возможности встать.

Со смычка упала первая алая капля. А музыка играла все быстрее и быстрее, и скрипка багрилась все больше и больше. Звучали выстрелы, и на пол падали замертво мужи, от шока умирали дамы, кто-то умудрился поперхнуться вином, дирижер был заколот собственной палочкой. Умирало все больше народу, но действо игрушкой в руках безумца, все так же подчинялось только одному – темпу музыки. Но струны лопались, а музыка превращалась в ужасный скрип, под который погибали последние из приглашенных. Спускаясь по лестнице и смотря на свой же презент, который теперь был запачкан кровью, Безумов тяжело вздохнул. Проходя между рядами, пытаясь не ступать в алые лужи, граф заметил князя Фальтшейта: тот был затоптан ногами до смерти, как самая последняя собака. Странно, но хоть это сравнение и пришло Антону в голову, оно ему сразу же не понравилось – собака не достойна такой смерти, ее жалко, в отличие от этого фальшивого титулованного человека.

Выйдя на улицу, граф направился вниз на набережную, где в темноте он сумел отыскать тело скрипача и вернуть ему позаимствованный и немного испорченный инструмент. Безумов рассудил так: раз музыкант мертв, то нет ничего неестественного в том, что его скрипка, которая при жизни была почти частью его тела, так же умерла вместе с ним.

На следующее утро в подвальное помещение почтальон доставил конверт и утренние новости бедному гражданину. Им оказался тот самый побитый жизнью официант, которого вчера выгнали с грандиозного приема. Человек в стандартной форе разносчика почты склонил голову, отдавая бумаги в его руки, и развернувшись зашагал по брусчатке. В тот момент ему почудился алый подол фрака у удаляющейся фигуры.

Никогда еще Болгарину не приносили писем – это стоило дорого, но содержимое письма повергло его вместе с семьей в шок: оно было вызовом в юридическую контору в связи со смертью князя и оглашением завещания для всех в него включённых.

***

Маэстро очнулся, выходя из транса ностальгии. Вновь он глянул на свои ладони. Они были чисты, но кровь его преследовала везде.

Он поднялся и подхватил свою скрипку, что была такой же серой, как и все вокруг него, и пошел к выходу из своей обители. На этот раз он твердо решил, что смычок не смочится алыми чернилами смерти.

По тротуару шел молодой человек в красном фраке и забавной треуголке. В его правой руке был футляр от скрипки. Подойдя к пешеходному переходу и дождавшись, пока загорится зеленый свет, он перешел дорогу и предстал перед воротами псих диспансера. Позвонив в домофон, он настойчиво добивался, чтобы его впустили, в итоге заведующий больницей пригласил его в свой кабинет.

– Итак, мистер Безумов? – уточнил врач. – Зачем пришли?

– Сыграть пациентам на скрипке, – сух и короток был ответ.

– Но поймите, – врач сложил руки на столе. – Вас здесь не просто не поймут, даже не услышат.

– Знаете, когда слова и лекарства бессильны, единственным излечением может стать искусство.

– Делайте, что хотите, – махнул рукой заведующий. – Но если рассчитывали на оплату…

Безумов покачал головой:

– Даже в мыслях не было… Соберите всех в актовом зале, у вас же есть такой?

– Конечно есть, – вздохнули ему в ответ.

В заполненном психически больными людьми зале стоял гул. Отовсюду слышались невнятные бормотания, несвязные речи или ропот недовольных полководцев. Но лишь смычок начал ходить по струнам, извлекая легкую мелодию, навевающую простоту крестьянского мальчишки, что отдыхает после утренних пахотных работ под сенью березы, что защищает его от палящего солнца, запах цветов в прямом смысле наполнил зал, к нему примешались и запах свежескошенной травы, и легкий шум ветра. Больные умолкли, и теперь под мерные и успокаивающие душу звуки они наконец очнулись от долгого сна, что сковывал их существование. Они вздохнули полной грудью и осознали себя. Они помнили свой бред, но теперь, счастливые, сидели, жадно ловя те звуки, то искусство, которое излечило их после неудачных попыток душевных разговоров с родственниками и приема лекарств.

Говорят, этот музыкант играл сутки, а потом направился в следующую больницу, а потом дальше и дальше. После его посещения около десяти процентов излечивались от своих расстройств. И хоть это слухи, но они гласят, что каждый излечившийся верит, что его спасением было искусство Безумия.

«Не всегда истории случается произойти в прямой хронологии. Иногда ее витки настолько сложны, что проще навсегда забыть их, как феномен, нежели пытаться в них разобраться».

Хранитель

Фигура, укутанная плащом, прикрывалась рукой от холодного пронизывающего северного ветра. Ледяные горы вздымались прямо из земли, хотя путник прекрасно знал, что континента под ним нет. Лишь океан. Он также знал, и кто виновен в таких пейзаже и погоде. Он знал и шел ему навстречу. Многие назвали бы его глупцом, но странник не имел друзей. Он не нуждался в них. И, как ни странно, глупцом не был. Более того, он являлся одним из мудрейших существ, существующих почти с самого начала Времени. И все же он бесцеремонно двигался навстречу опасности.

Он это называл иначе. Он говорил, что он, наконец, смог собраться с мыслями, перестал убегать и просить помощи у других. Он вспомнил не очень приятную встречу с Хранителем на борту корабля Советов, где давным-давно заключили перемирие уфферны и барадвисты. Он вспоминал и жалел. Жалел, что открылся ему. Жалел, что сам струсил. Ведь был же способ. Простой. Доступный только ему. А тем временем гора осталась далеко под ним. Странник встал перед громко воющим ущельем. Морщинки сверху его глаз совсем побелели от холода, покрывшись тонкой корочкой. Но путник не чувствовал холода. Его телу не грозил холод. Теперь. Но дующий прямо в лицо ветер, заносивший мелкие частички льда прямо в глаза, мешал и заставлял сильнее кутаться в плащ.

– Уходи! – послышалось нарушителю спокойствия гор. Возможно, это потоки воздуха причудливо завились среди скал, сложившись в знакомый язык. Хотя нет. Язык был незнаком страннику, но он понял его. Еще одна удобная черта его души.

– Уходи! – провыл ветер еще раз. Сейчас точно не послышалось. Ветер усилился. Похолодало. Наверное. Путник не мог точно сказать. Но он не собирался поворачивать назад.