Если разобрать это детально, то понятия не имею, было ли легко родиться, я об этом ничего не помню. Возможно, это было ужасно. Как представлю: вокруг так тесно и темно, и вдруг все начинает сжиматься и проталкивать тебя по узкому каналу, а повсюду кровь и слизь. Нет, я рада, что больше ничего об этом не помню. Я просто была там когда-то, и все. И, может быть, именно поэтому думаю, что смерть происходит примерно так же. Что можно просто пропасть куда-то, даже не заметив этого. Но в моих мечтах у меня был серебряно-белый пушок на голове и глубокие морщины, которые рассказывали бы длинные истории моей жизни, наполненной совершенными мгновениями. Я думала, что однажды ночью я попаду в мир мертвых сразу из своей мягкой постели, когда мне будет сниться прекрасный сон, который поведет меня под руку как старый друг. Я думала, там, с хитрой улыбкой на губах, меня будет ждать муж, с которым я прожила большую часть своей жизни.

А вместо этого я изучаю информацию о донорстве и кремации. После того, как узнала диагноз, меня направляли в службу психологической помощи. Неоднократно. Я ходила туда в угоду родителям, но в угоду себе была вынуждена в скором времени прекратить визиты. На это было множество причин. Одна из них – наш наставник. Она действительно рекомендовала мне сопровождение умирающих[2]. Именно так она и сказала. Мне кажется, можно сформулировать это иначе, когда ты разговариваешь с человеком с пороком сердца. Хотя, может, я слишком придирчива. В конечном итоге я решила отказаться и от того, и от другого. Психологическая помощь на меня не действовала, а сопровождение мне и вовсе не нужно. Какую, скажите, пользу это принесет, когда самый ответственный шаг тебе нужно сделать самой?

Итак, я снова сделала то, что делала всегда: написала список дел и выполнила один пункт за другим. Я написала в автошколу, что мне не потребуются последующие занятия, отказалась от абонемента в городском бассейне Мюнхена. Из ноутбука я удалила все личные документы, которые ни в коем случае никто не должен найти. Мне стоит также попросить отца принести шредер из офиса, чтобы уничтожить свои дневники. У меня никогда не будет дочерей, которые смогли бы их прочитать. А кого еще заинтересуют наивные мысли и мечты подростка в период полового созревания? Может быть, это звучит ужасно, но вчера я заказала себе урну в интернете. Собственную урну. Раньше я растрачивала свою жизнь. А теперь организовываю собственную смерть.

Да, я помешана на контроле. И тут даже смерть не может ничего изменить. Мне не очень нравятся сюрпризы, потому что большинство из них – полный отстой. Я все время чего-то ждала, и, как сейчас выяснилось, слишком долго. Любви, жизни. Словно это карусель, на которой я хочу прокатиться, но стою у края и дрожу. Я ждала идеального момента, но все больше убеждаюсь, что упустила его. У меня были планы. Я все делала правильно и всегда отдавала все силы. Я «перепрыгнула» год обучения и, тем не менее, осталась отличницей, я играю на фортепиано и скрипке, числюсь куратором в детском клубе дополнительного образования и уже шесть месяцев хожу на плавание, потому что это полезно для здоровья. Из меня вырывается пренебрежительный звук. Это все какая-то шутка. Не могу поверить, что они все знали. Я никогда им этого не прощу, даже если это не так важно, потому что уже через пару недель ничто не будет иметь значения.

Я вытаскиваю из шкафа чистое белье и белое закрытое платье. Нет, я никогда не доставляла хлопот, не пила алкоголь, не принимала наркотики, не занималась сексом на заднем сиденье, не делала ничего такого. Я никогда не была на тусовках, никогда не употребляла даже легкие наркотики. Никогда не воровала. Никогда не ходила купаться голой с подругами, никогда не спала с парнем в одной кровати, даже с одетым. Я только представляла все это. И путешествовала я тоже только в мечтах. Вся моя жизнь состояла только из первых шагов, так как я думала, что у меня будет достаточно времени, чтобы сделать последующие. Я думала, что еще слишком юна для этого. Но Бог, очевидно, считает, что для смерти этого достаточно.

Не считая шрама, я безупречна. Кожа, словно молоко, никаких складок. Я как нетронутый лист бумаги, который тихонько уносит ветер. Если рассуждать об этом глубже, это что-то вроде расточительства. Завтра у меня начнутся «эти дни». Я уверена в этом, ведь мой цикл точен подобно швейцарским часам. Словно мое тело живет в заблуждении, что когда-то в нем появится ребенок. Регулярные боли раз в месяц напоминают мне о безупречной работе организма. Все органы продолжают исправно трудиться, ну, почти все. Только я хотела начать жить, как моя жизнь подходит к концу. Это абсурдно. Все, чего я боялась раньше, теперь становится смешным. Мой страх перед университетом, перед экзаменами, перед первым сексом, страх быть обиженной. Теперь мне хочется, чтобы меня кто-нибудь обидел, кто-то, кто не являлся бы моим родственником.

Внезапно все стало смешным. Тот страх, те плохие предчувствия. Я с удовольствием сделала бы себе тату, но не решалась, так как очень боялась ужасной боли. А я знаю, что такое боль. Осознав это, я громко хохочу. Застегиваю бюстгальтер и надеваю трусы. Да, я больше не боюсь игл. Сделать тату теперь не было бы проблемой. И наркозависимость тоже.

Я не хочу больше находиться в состоянии ярости и срывать злость в первую очередь на маме, но продолжаю это делать. По крайней мере, часть меня. Мне бы хотелось терпеливо ждать момента, когда мое сердце отберет у меня последние минуты, но не получается. Я вижу ту жизнь, которой у меня никогда не будет, она проносится перед глазами картинками, при виде которых становится еще больней, чем от всего того, что мне уже пришлось пережить, даже если в это сложно поверить. Эта разъяренная часть меня ненавидит мать. Я бы очень хотела, чтобы все было по-другому. Я ненавижу ее за молчание. И за ложь. Но в то же время не хочу умирать, пока все так. Должна ли я простить ее? Или лучше проявить безразличие, ведь в конце концов я все равно покину этот мир? Быстро надеваю платье и застегиваю молнию сбоку. И в ту секунду, когда льняная ткань наконец-то закрывает шрам, я могу спокойно вздохнуть.

Я как раз хочу открыть дверь и быстренько зайти в ванную, как внезапно кто-то резко распахивает ее, и я вздрагиваю от испуга. Все ясно, это моя дебильная сестра.

– Стучать не учили? – наезжаю я на нее.

– Зачем? Как будто в этой комнате хоть иногда происходит что-то такое, для чего нужна дверь.

Эти слова как пощечина. Может быть, потому, что они являются правдой. Как будто ей недостаточно того, что она уже пережила больше, чем я. Как будто ей недостаточно того, что у нее был секс. И парень. И тату.

– Давай, говори уже, что тебе тут надо, и проваливай.

– Мама сказала, я должна позвать тебя.

– И с каких пор ты делаешь все, что она скажет?

– Просто закрой рот и спустись вниз.

Я разглядываю ее. Обрезанный топ и короткая юбка.

– Ты ведь не собираешься идти так?

– Костюм Девы Марии на мне никто не оценит.

Я на мгновение окидываю себя взглядом и чувствую накатывающие на глаза слезы. Но чтобы Ларисса их не увидела, протискиваюсь в ванную и захлопываю за собой дверь. Какое-то время я стою там. Вдыхаю и выдыхаю.

Дева Мария. Ларисса попала в точку. Отбрасываю эти мысли и беру фен. Горячий воздух смешивается с вечерней духотой, проникающей через открытое окно. Когда я опускаю голову, чтобы посушить волосы, острая боль пронзает мою грудь, заставляя меня выронить фен. Я задыхаюсь, крепко держась за раковину, но каждый вздох словно тупой нож, который все глубже и глубже входит между ребер. Я чувствую адреналин и как катятся слезы. Они шепчут мне, что я еще жива. Все тело сводит судорогой. Каждую мышцу. Но прежде всего сердце. Хватаюсь за грудь, давлю на ребра и при этом молюсь, чтобы невыносимая боль отступила. Я не позволяю себе сделать вдох, не шевелюсь, лишь смотрю на свои голые ноги и на бирюзово-зеленый мозаичный пол, который был так необходим моей матери пару лет назад. Цвета расплываются, пока наконец слезы не скатываются с ресниц и не падают на пол. Спазм в моих мышцах внезапно прекращается, а сердце продолжает биться дальше, как будто ничего не произошло. Я неподвижно стою еще какое-то время, но заставляю себя тихонько вдохнуть, вдох – выдох, очень медленно, и затем трясущимися пальцами беру прорезиненную ручку гудящего фена.