Литмир - Электронная Библиотека

Аристодем склонил голову и прошептал, как в бреду:

- Все равно… Клянусь всеми олимпийцами, что сестра Филомена будет моей, и я заставлю ее забыть все, чем ее одурманили здесь. Женщина никогда не сможет затмить в сердце коринфянки мужчину и сородича, как бы прекрасна и умна та ни была!

- Афродита Урания тебе в помощь, - Теон отвернулся, видя, что отговаривать Аристодема бессмысленно. – Только хочу предупредить тебя, друг, что твоя несравненная нимфа уехала со своей госпожой в Саис, в главный египетский город жрецов, где сама Нитетис служила Нейт. Лаконца они тоже взяли с собой. А Филомен отправился с войском на Самос, помогать тирану!* Его отправил сражаться за себя старый фараон! – рассмеялся афинянин. – Когда же Филомен вернется, его наверняка осыплют египетским золотом…

- Если он вернется, - сказал Аристодем, сжимая губы.

Он взглянул на Теона: казалось, решив что-то окончательно, афинянин закрылся для своего друга.

- Идем ко мне, как ты хотел! Ты ведь останешься у меня ночевать?

- С радостью, Аристодем, - Теон улыбнулся и приобнял его, но Аристодем не ответил на объятие.

Вдвоем афиняне быстро дошли до небольшого, но красивого и уютного дома, который поклонник Поликсены снимал в Навкратисе и скоро надеялся приобрести в собственность.

Усадив друга на собственное ложе, Аристодем с помощью своего мальчика-раба принялся накрывать на стол: принес оливок, свежего сыра и хлеба, корзину винограда и фиников и большой кувшин вина из Дельты.

- Славно ты устроился! – воскликнул Теон, похлопав замершего перед ними юного прислужника по стройному бедру. – Клянусь Аполлоном, я бы сам давно переехал в Навкратис, не будь в Мемфисе Пифагора!

Аристодем мрачно взглянул на него, и Теон, подняв руки и извинившись улыбкой, замолчал.

Друзья улеглись рядом и стали ужинать; вначале, хотя прижимались друг к другу тесно, философы были далеки друг от друга мыслями и ничего не говорили, но вскоре дары Диониса сблизили их, как не могли бы слова. Вино сперва развязало им языки, а потом бросило их в объятия друг друга; афиняне припали друг к другу на плечо, перемежая слезы с проклятиями египтянам и всем варварам на свете. А потом они заснули вместе, найдя в этом утешение, как когда-то давно.

Утром Теон повел Аристодема на свидание вначале с его собственными братьями, искавшими здесь места и пристанища, а потом со всеми их мемфисскими друзьями-эллинами. Они закатили пирушку, на которую позвали смазливых греческих музыкантов, радовавшихся любому случаю заработать, и египетских танцовщиц. Одну из них Аристодем увлек на свое ложе. Но и в ее объятиях он представлял себе Поликсену: незнакомое, крепкое и загрубелое от работы, но столь желанное тело, темные, но не черные, как у египтянок, глаза, руки, запах – каждый проклятый миг!

Протрезвев, Аристодем выгнал свою любовницу, которая зашипела, как мерзкая египетская кошка, и осыпала его проклятиями, половину которых он не понял. И обрадовался этому: египетские проклятия в последнее время вызывали в нем безотчетный страх.

Вернувшись с этого убогого симпосиона домой, Аристодем достал из сундука в углу своей спальни завернутую в льняную тряпицу драгоценную серебряную статуэтку небесной Афродиты – Урании. Он помнил слова своего насмешливого друга, но воспринял их не так, как Теон, возможно, желал.

Держа в ладонях маленькую богиню любви, Аристодем долго шептал молитву ей. Потом поцеловал Афродиту и не стал убирать ее в сундук – оставил на письменном столе, за которым сверял свои счета. Он не боялся, что мальчишка-раб ее стащит.

Образ Афродиты скоро сменил образ живой возлюбленной – ее низкий смуглый лоб под повязкой, низко лежащие и прямые, как у Афины-девы, густые брови. Что-то новое вошло в душу философа в эти мгновения. Прежде он желал обладать Поликсеной – теперь же жаждал добиться ее любви. Чтобы ее темные глаза обращались на него с таким же восторгом, как, должно быть, на эту царевну Нитетис, чтобы она спорила и рассуждала с ним так же горячо…

Снова обратив взгляд на богиню, Аристодем шепотом повторил клятву добиться коринфской царевны.

* Хотя история афинской демократии начинается несколько позднее, с 500 г. до н.э., взгляды, способствовавшие ее формированию, несомненно, начали складываться ранее. Именно с расцветом политической демократии совпал расцвет античной культуры.

========== Глава 18 ==========

Царская флотилия не вся доплыла до Самоса – два из семи кораблей потопила буря, разыгравшаяся у самых берегов Поликратова острова. Как будто Колебатель земли* противился приказу фараона.

Корабль, на котором плыли Филомен и Тимей, оказался совсем близко от страшного водоворота, в который затянуло тонущих людей, снасти, обломки дерева; даже матросы пришли в ужас и растерялись. Они повалились на колени, бросив попытки выправить парус, гребцы выпускали из рук весла, и все вместе они возносили молитвы египетским богам, которые никогда не знали моря и не властвовали им…

Филомен опомнился одним из первых; он закричал на египтян, и громовой голос Тимея перебил крики друга. Тимей вырвал весло у какого-то перетрусившего гребца и, спихнув его со скамьи, сам начал бороться с бурей; Филомен же бросился к мачте…

Эллины почти ничего не понимали в морском деле, но были рождены для этой науки; и их пример вдохновил начальника корабля, матросов и даже рабов. Титаническими усилиями они преодолели тягу, возникшую на месте гибели кораблей, и спасли все остальные суда фараона.

Потом Филомен, с режущей болью в груди после такого труда, с руками и ногами, налившимися свинцом, долго сидел на палубе рядом с таким же обессиленным Тимеем; вода по-прежнему хлестала в борта, и оба промокли до нитки, но наемники Амасиса уже не обращали на это внимания. Эллины думали, что только что уплыли от места гибели товарищей – не думая ни о чем, кроме собственного спасения.

Вот так и бывает в жизни, когда боги испытывают людей…

Но что еще они могли бы сделать?

Коринфский царевич взглянул на любимого друга, и оба бледно улыбнулись, а потом привалились друг к другу, взявшись за руки; Филомен положил растрепанную черноволосую голову на могучее плечо Тимея. Если египтяне и подумали что-нибудь дурное, видя это, никто ничего не сказал. Они больше об этом и не заикнутся.

Египтяне были плохими мореходами – не очень-то дружили с морем и персы, но даже азиаты опережали в мореплавании надменных детей Та-Кемет. Греки же превосходили их всех, и Поликрат оснастил лучший флот в известных им морях…

Быть может, им следовало пойти на службу к Поликрату? Чем самовластный самосский правитель хуже Амасиса?

“Поликрата скоро ждет крах, как фараоновы корабли, - подумал Филомен. – Поликрата и его царство. А вот Египет устоит, хотя его корабли и гибнут, - но пирамиды и храмы Та-Кемет смеются над вечностью…”

Они причалили благополучно, в пустынной части острова; и начальник кораблей сразу же отправил к царю конного гонца, с сообщением о прибытии подкрепления.

Египтяне так же, как избегали моря, не любили и лошадей – они поздно познакомились с ними и почти не пользовались конями в войске, кроме боевых колесниц. И своих вестников подданные фараона отправляли вверх и вниз по Нилу, служившему не только главным кормильцем Черной Земли, но и главным средством сообщения между городами и частями страны.

Однако в войске Амасиса были хорошие наездники, и воины фараона везли с собой лошадей для своих нужд.

Спустя два часа после того, как гонец ускакал, он вернулся в сопровождении целого конного отряда. Начальник, старый, но отлично державшийся на коне воин, от имени своего царя приветствовал посланных фараона, поблагодарил владыку Египта и пригласил его воинов в город, разместиться в казармах.

- Что у вас там происходит? – задал вопрос начальник кораблей. Он плохо владел греческим языком, и должен был остаться присматривать за судами, вместе с матросами.

28
{"b":"716360","o":1}