* * *

Скоро, чтобы угодить тете Луизе, я была готова на все. Не прошло и месяца, как я узнала ее очень хорошо. Она обожала маленькие секреты, была очень ранима, часто уставала и жаловалась на плохое самочувствие. Странным образом чаще всего именно тогда, когда надо было что-то делать по хозяйству или для нее самой. И, конечно, не в силах перенести ее вздохи, раздиравшие мне душу, ее грустный вид, я вызывалась помочь ей, а вернее, сделать за нее.

– Ты такая умница, Чудик, такая молодец! И все-то у тебя в руках мастерится, все-то спорится, а я… У меня руки не из того места растут, все из них валится, ничего-то я толком не умею.

– Зато у вас чудесная душа, полная любви и ласки, – так я чувствовала, но в словах выразить не могла. Просто смотрела на нее восторженными глазами:

– Но ведь вы самая лучшая, самая-самая замечательная!

Она очень доверяла мне, чем я безмерно гордилась.

– Ты мой самый близкий и доверенный друг, Чудик, – уверяла она меня, – есть секретики, которые я не доверяю никому, кроме тебя.

Так, незаметно, с моим горячим энтузиазмом и ее робкими попытками остановить меня от выполнения для нее любой работы, все дела по хозяйству, а также ее личные потребности были переложены на меня.

– И что бы я делала без тебя, Чудик, просто пропала бы! – благодарила она, и меня распирало от счастья.

Сложность возникала в том, что часто мне не хватало ни сил, ни времени выполнить всю работу по дому. Постирать, приготовить еду, сходить в магазин, убрать, подмести, вымыть полы, сбегать в аптеку, на рынок, в химчистку, и так до бесконечности. Про уроки можно было забыть, к тому времени, когда я все переделывала, то падала без сил. А голова полностью отключалась, так что об учебе не могло быть и речи. От этого сильно страдали мои оценки в школе. Учитель даже грозился вызвать тетку Агнес для серьезного разговора. Но раз она уехала, меня это не сильно пугало. А что будет, когда она вернется, я старалась не думать.

Кроме того, тетка Луиза была очень чувствительной и тонкой натурой. Она не переносила, когда еда была несвежей, только с пылу-с жару. Одежда – свежая и чистая каждый день. Даже если это значило, что каждый вечер приходилось стирать и гладить. Шерсть вызывала у нее аллергию, она не переносила громких звуков, страдала бессонницей и головными болями.

Время шло, близился приезд тетки Агнес и отъезд тетки Луизы. Поэтому или по какой-то иной, неведомой мне причине она все меньше радовалась жизни. Все реже слышала я ее смех, она почти перестала обнимать и целовать меня, ласково называть и секретничать. Теперь я слышала только просьбы сделать это, выполнить то, сбегать туда, принести, заменить, зашить, постирать, приготовить… Она больше не уверяла меня, что ненавидит использовать детский труд. Все мои старания принимались как нечто само собой разумеющееся.

Моя всепоглощающая любовь носила меня первое время на крыльях. Позволяла совершать невозможное, лишь бы заслужить ее улыбку, похвалу, одобрение. Но теперь она стала меняться. Протест, неудовлетворенность, глубокая печаль, а еще раздражение и обида стали примешиваться к этой любви, способной на подвиги, казалось бы, непосильные. Почти не спать ночами, не успевая выстирать и погладить ее любимое платье. Почти не есть, потому что мне не хватало времени даже перекусить между многочисленными поручениями – сбегай-подай-принеси.

Моя учеба была в катастрофическом состоянии, мне грозило отчисление из школы. Мои немногочисленные дворовые подружки давно забыли, как я выгляжу. Когда-то я очень боялась, что Лисл, с которой я так мечтала дружить, будет гулять с Ирмой. Но теперь, видя их вместе, я не успевала огорчиться, пробегая мимо в аптеку, химчистку, магазин или ремонт обуви. Продолжение серии моих любимых романов мне, видимо, так и не суждено было прочитать. Но я забывала обо всех этих лишениях, стоило нам вечером, переделав все дела (это про меня) и выспавшись, наевшись вкусных вещей, нагулявшись (это про нее), сесть рядышком на диване, обняться и секретничать.

Я рассказала ей про себя все. Все свои тайны, даже самую страшную и стыдную, как мальчик на даче запер меня в сарае. И не выпускал до вечера, потому что я отказывалась показать ему, что у меня под трусиками. И мне пришлось это сделать, чтобы он меня выпустил. Она знала все о моих мечтах, желаниях, и о злости и обидах на тетку Агнес.

И вот в последнее время все это закончилось, или стремительно подходило к концу.

Мое отчаяние от нашего скорого расставания отравляло мне существование довольно долгое время. Но сейчас усталость и истощение забирали столько сил, что на отчаяние мало что оставалось. Я не знала уже, чего больше хочу – чтобы она уехала или осталась.

Как одержимая, я грезила о том небесном счастье, когда она, как мне казалось, меня любила. Я не могла забыть то чудесное чувство, мне так хотелось испытать его снова. Мое сердце разрывалось от тоски от воспоминаний о нашей близости. Когда она обнимала меня, щекоча ухо своим дыханием. Шептала, что я лучше всех, что она меня обожает и хочет, чтобы я была ее доченькой. Когда доверяла мне свои секретики, писала трогательные записки с просьбами, не забывая прибавить ласковое слово. Как трепетало мое сердце, когда я их читала.

Но то счастливое прошлое было недостижимо, как самая далекая маленькая звездочка в темном ночном небе. Что-то случилось, а что – я понять не могла. Словно я надоела ей, разонравилась, или она устала от меня.

Я мучалась ночами, не в силах заснуть, пытаясь понять, что же я такого сделала, почему она отвернулась от меня. Я перебирала все свои поступки, один за другим, и не могла ничего найти. Я была святой, воплощенное самопожертвование.

Порой негодование и возмущение овладевали мной. Я билась, как в тисках, в этой рабской зависимости. И как любой раб, мечтала о свободе. Всем сердцем желала я снова принадлежать самой себе и жить, как мне вздумается. Мне казалось, что я была очень счастлива, пока не встретила ее, хотя это и было не так. Но стоило мне представить свою жизнь без нее, как самая печальная грусть заволакивала мою душу. Бросая смутные тени на все хорошее, забирая краски и цвета из всего радостного и жизненного. Мир становился унылым, серым, холодным, тоскливым и одиноким местом. Ничто не радовало меня. Казалось, надежды на счастье никогда не больше не появится в моем безликом существовании.

Стоило мне начать так думать, как я заливалась горючими слезами. Тяжело и больно быть сиротой. Но куда лучше вообще не знать материнской ласки, чем побыть совсем немного в этом раю. А потом быть изгнанной из него навсегда. Неизвестно за что, несправедливо и внезапно.

Наконец настал тот день, прихода которого я и боялась и в глубине сердца ждала, хотя и не призналась бы в этом даже себе. В этот день тетка Луиза должна была уехать, так как вернулась тетка Агнес. Она заехала домой с двумя сотрудниками. Пока они разговаривали с теткой Агнес и гостями, тетка Луиза меня просто не замечала, словно меня там и не было. Но, когда мы остались на минутку одни, она вдруг неловко и быстро обняла меня. Ее мокрые, вымазанные помадой губы скользнули по моему уху, и впервые в жизни ее поцелуй был мне неприятен. Я брезгливо вытерлась, стоило ей выйти из дверей.

Меня выгнали из кухни, чтобы я не мешала взрослым разговорам, но я все равно все слышала. Я знала, что подслушивать плохо. Но, во-первых, дверь была открыта, и все и так было слышно. А во-вторых, я была жестоко наказана за это так и так. Меня убило, когда тетка Луиза начала рассказывать этим незнакомым ей людям про свою жизнь. Какие-то интимные подробности, которые, мне казалось, можно доверить только самым близким людям. Те самые секретики, которые, как она мне клялась, она не рассказывала никому, кроме меня.

Но больнее всего было слышать, как она начала передразнивать меня. Точно, как тетка Агнес когда-то. Веселить их моими ужасными и стыдными тайнами, а они все вместе громко смеялись.