По уже появившейся примете – Митю всегда удивляла скорость распространения этих примет: у него самого их было множество, особенно в детстве, но он никогда и ни с кем ими не делился, считая их вещью интимной и легко изнашивающейся, – по новой примете нужно было посчитать количество мячей в плоту духобора и, если все были на месте, мысленно отправить вместе с ним какой-нибудь свой грех. Митя начал было считать, но с места, где он сидел, была видна лишь часть мячей, а вставать не хотелось. К тому же он все равно не мог придумать, от какого греха нужно избавляться.

Когда плот скрылся за излучиной, Митя посмотрел на часы и, хватаясь за гладкие, почти без листьев, ветки кустов, полез наверх. Там он вытряхнул песок из ботинка и без двух минут двенадцать потянул на себя тяжелую входную дверь, чтобы, показав дежурному повестку, подняться на второй этаж.

Капитан оказался, конечно, женщиной. Когда Митя, успевший заметить на двери табличку «Клименко Ольга Константиновна», вошел в кабинет, она, не торопясь, свернула на мониторе какое-то окно и вопросительно посмотрела на посетителя. Это была Митина ровесница, блондинка и с очень светлыми глазами, с забранными в хвост волосами, которые открывали высокий гладкий лоб. Ее стол располагался прямо по центру просторного кабинета с голыми стенами, крашенными серой масляной краской. И кроме этого стола, кресла на колесиках и двух стульев для посетителей, здесь не было ни шкафов, ни другой мебели. За спиной у хозяйки кабинета, где обычно вешают портреты любимых руководителей из мира живых или мертвых, а часто принадлежащих сразу к обоим мирам, лебединой шеей цеплялась за гвоздь пустая вешалка. Рядом со столом напольный вентилятор вращал под круглым забралом своими лопастями, поворачиваясь из стороны в сторону, словно цветок, который пытается поймать лучи чужого солнца, стремительно проносящегося по небу. В кабинете немного пахло чем-то искусственно-свежим, несуществующими цветами и фруктами.

Со словами «Здравствуйте, я вместо Мирякова» Митя протянул хозяйке кабинета повестку. Клименко внимательно изучила документ и, вздохнув, пригласила Митю садиться. Голос у нее оказался низкий и глубокий.

– Вообще-то я хотела поговорить именно с Михаилом Ильичом, – по-домашнему укоризненно сказала она.

Митя поставил один из стульев так, чтобы сидеть лицом к столу, и осторожно опустился на тонкое фанерное сиденье.

– Он просил извиниться и передать, что сегодня не может прийти.

– Боится, что разрешу распять? – серьезно спросила Клименко.

Вентилятор не спасал от жары, и над верхней губой у нее блестели капельки пота. Митя, по обыкновению не смотревший собеседнице в глаза, обнаружил, что внимательно, словно глухонемой, следит за движениями ее рта, немного слишком широкого, с ненакрашенными и, наверное, поэтому даже на вид мягкими губами. Слегка покраснев, как если бы увидел что-то неприличное, как если бы вид этой влаги в этой ложбинке не предназначался для посторонних, он отвел взгляд и заверил, что готов ответить на все вопросы следствия.

– Замечательно. Для начала сообщите, пожалуйста, следствию, кто вы такой.

– Вишневский Дмитрий Юрьевич, сотрудник Михаила Ильича.

Отвечая, Митя смотрел на вентилятор и думал, что, наверное, глупо выглядит.

– Чем именно вы у него занимаетесь?

– Пишу проповеди.

– Давно?

– Проповеди – около полугода. До этого писал просто речи. А вообще я работал в его компании в отделе рекламы.

Он, наконец, поднял глаза на следователя, но, как оказалось, Клименко не смотрела на него, а что-то изучала на экране компьютера. Митя снова отвернулся.

– Надо будет как-нибудь послушать. Знаете, в прошлом месяце сюда приезжал Алеша – слышали про такого конкурента вашего Мирякова? Очень необычный мальчик. Так вот у него спичрайтеров, похоже, не было. Судя, например, по тому, что он периодически сбивался на пересказ каких-то фильмов и мультиков: «А если вы продолжите грешить, за вами погонятся десептиконы и будут вас лазерами так: бдыщь-бдыщь!»

– Вы просто не знаете, на что способен хороший спичрайтер.

– Вы действительно верите, что Миряков мессия?

– Нет.

Ольга вопросительно взглянула на Митю, но тот не стал ничего объяснять. Оба молчали. Митя теперь опустил глаза и смотрел на ее левую руку с коротко остриженными ногтями. На голом, без часов, запястье топорщились бесцветные волоски, между большим и указательным пальцами виднелся маленький шрам. Митя попробовал было угадать, откуда он мог появиться, но сразу представил, как Ольга, чтобы сдержать крик, впивается зубами себе в руку, и сам больно, чуть не до крови, закусил нижнюю губу.

– И что же вы проповедуете?

– В общих чертах или подробно?

– В общих.

– Покой.

– Наверное, стоило выбрать «подробно». Покой – это смерть?

Митя коротко посмотрел на нее.

– Как будто в смерти есть покой, – пробормотал он и покачал головой. – Вы же, как все сейчас, наверняка читали Апокалипсис: после смерти такая свистопляска начнется… Из могилы вынут, на суд отправят. А потом вообще по этапу. Нет, мы хотим, чтобы люди успокоились сейчас. Чтобы они поверили, что конец света начался не из-за них. А то многие религии очень уж любят эту идею изначальной вины. Грех, стыд, раскаяние – вот это вот все. Храм веры на вине, куда ни плюнь. В смысле, на чувстве вины, хотя и не без алкоголя. Идея-то сама по себе, может, и неплохая: зачем расти и развиваться, если живешь в гармонии с миром и с самим собой? Если не чувствуешь себя виноватым ни перед богом, ни перед людьми? Нет, чувство вины, наверное, полезная штука, но не сейчас, только не сейчас, когда уже нет времени исправиться. Сейчас мы похожи на детей, которым кажется, будто родители развелись из-за того, что мы не убирали на ночь игрушки в картонную коробку. Мы думаем, что если бы жили по-другому и вместо новостей смотрели хотя бы порнографию, все могло как-то обойтись. И вот такое чувство вины – это очень опасная штука. Хотя вы, конечно, лучше меня знаете, что может натворить человек, если думает, что кругом виноват и ничего уже не исправить.

Ольга поднялась из-за стола и подошла к окну. Она была босиком, на пятках виднелись зажившие ссадины от неудобных туфель.

– А сами вы верите, что мы не виноваты в конце света? – спросила она, не оборачиваясь. Забранное решеткой окно выходило не на реку, а во внутренний двор. Сидя в тени единственного дерева, человек в черном спортивном костюме изучал там что-то железное, лежавшее у него на коленях.

– Нет, – улыбнулся Митя. – В это я тоже не верю.

– Тяжело вам.

– Да нет. Я ведь зато действительно верю в покой. Наверное, для меня это и есть единственный бог. Хотя, с другой стороны, может быть, это дьявол. Знаете, когда я в первый раз прочитал «Обломова», я испугался. Того, насколько похож на него. Того, что могу провести всю жизнь в халате и на диване, если дать мне такую возможность. Того, что мечтаю о покое, даже несмотря на этот испуг. Но это уже мои личные проблемы. Вряд ли кто-то из нашей паствы успеет так сильно успокоиться под влиянием проповедей.

Митя говорил, обращаясь к пустому креслу. Ольга уже давно стояла спиной к окну и теперь смотрела на него, ссутулившегося на неудобном стуле и неуверенно улыбавшегося.

– А вы во что верите? – спросил Митя, повернувшись к ней, но опять не осмеливаясь заглянуть в невозможно светлые глаза.

– В закон и порядок, как положено. – Ольга не удивилась вопросу. – Или нет: в дом и семью. Впрочем, в какой-то степени это и есть закон и порядок.

– А они у вас есть, дом и семья?

– Муж и две дочки. И собака.

– Понятно. – Митя снова опустил глаза и помолчал. – Простите, а о чем вы все-таки хотели поговорить с Михаилом Ильичом? Не о различных же концепциях бога?

Ольга снова села за стол и в задумчивости нажала несколько раз на клавишу пробела:

– В некотором смысле как раз о них. Скажите, ваша организация – или как ее правильно называть?..

– Не знаю. Сектой, например.