Она сделала свой выбор, и я вовсе не о сигаретах.
Глава 2.
Я молча уходила, напоследок оглянувшись. Ревность – дитя несчастной любви – болезнь, вряд ли поддающаяся лечению.
А что на счет других болезней?
Я говорю не о болезнях души, а о болезнях, которые смрадно пахнут и иногда с нескрываемым смирением поджидают в постели больного смерть?
Что это? Награда за отлично прожитую жизнь, или наказание за злодеяние? Вряд ли что-то из этого, по крайней мере, я так думаю.
Болезнь. Она пахнет гнилью, медицинским спиртом, пряными запахами лекарств, живущих в звонких бутылях под пластиковой крышкой. Она пахнет потом.
Болезнь пахнет «болезнью».
Мерзко? Еще бы. Но зачастую, именно она выполняет роль лакмусовой бумажки в жизни человека. Что-то вроде катализатора, который заставляет человека задуматься о жизни. О всех шагах, когда-либо совершенных или несовершенных.
Размышляя о болезни, я всегда вспоминала дом напротив окон и лавочку, где сидят пожилые люди вечером, днем, и что греха таить, даже утром.
Сейчас ночь. Я подошла к этой самой лавке и вдохнула. Пожалуй, гнилью не пахнет, спиртом тоже, неужели никто не болен?
Я оглянулась по сторонам и взобралась на скамейку. Отсюда мне стало видно сквозь полупрозрачную тюль, как в кровати лежит мужчина.
Я знала его.
Сейчас я видела только его лицо. Тело было скрыто по теплым пледом, а сухая, как осенний лист, ладонь выглядывала робко, будто опасалась, что я увижу ее сквозь подрагивающее от ветра стекло.
Мне вмиг стало не по себе. Я тут же захотела слезть со скамейки, но мои руки прилипли к холодному бетону дома, и я осталась, дальше рассматривая больного старика.
Его лицо вдруг растянулось, рассеивая морщинки у рта, и сгущая борозды у глаз. В освещаемую старым светильником комнату зашла женщина.
«Дочь», – не минуты не сомневалась я.
Глаза такие же ясные, хоть и не столь белесые, коими обернулись омуты погибающего в самом себе, узника.
Секунда, две и на потрескавшейся от старости тумбе звякнул металлический поднос, а на нем стеклянные бутылочки, о которых я говорила. Ими пахнет болезнь, помните?
– Лиза? – Александр Александрович смотрел на меня сверху вниз, и я невольно задержала дыхание. Я не боялась учителей, но если это учитель обращался ко мне, я знала, что вероятнее всего, я что-то где-то сделала не так.
– Да? – я пыталась казаться уверенной в себе, хоть это было и не так вовсе, ну или не всегда.
– Дважды в год мы проводим поэтические вечера, ты помнишь? – он спустил очки на переносицу и постарался посмотреть прямо в душу. Что ж, у него получилось.
– Конечно, – я пожала плечами, потому что я помнила. Два раза в год в нашей школе невоспитанные подростки становились сверх начитанными дамами и юношами, читавшими Есенина, и считавшими, что более нет у нас достойных авторов. Два раза в год все строили из себя литературных критиков и из кожи вон лезли, только бы за участие в этом вечере учитель литературы поставил лишнюю пятерку в бумажный журнал. Ну представляете.
Тошнотворное зрелище.
– В этом году тематика…
– Могу угадать, – я улыбнулась, – Есенин? Любовь? Ну или что-то в этом роде…
– Не угадала, – Александр Александрович поправил галстук и передал мне какие-то бумаги. – Это сценарий вечера. Тематика – волшебство.
– А зачем Вы мне это рассказываете?
– Как же, – мужчина покачался на носках, – насколько я помню, ты любитель волшебного мира?
Да, я любила ту саму историю мальчика-который-выжил, и об этом не знал, разве что, ленивый.
– Но вы же считаете это глупой сказкой? – я скептически приподняла бровь.
– В любой сказке можно найти некий скрытый смысл.
– В любой? – я все еще пребывала в состоянии шока, ведь Александр Александрович часто выступал неким циником, не признающим сказки, как какую-то серьезную литературу.
– Абсолютно, – уголки его губ дрогнули.
– И, к–хм, что вы хотите, чтобы я сделал на этом мероприятии? – я сжала десяток листов бумаги кончиками пальцев.
– Хочу, чтобы ты написала что-нибудь.
– Но ведь я совсем не умею писать?
– Думаю, ты лукавишь. Так, – он покачнулся на носках, – мне можно на тебя рассчитывать?
Я пожала плечами, но все же согласилась, и если четно, я даже не понимала зачем.
У меня в школе не было друзей, и может быть этот вечер мог подарить мне их? Но что бы то ни было, я отныне каждый день после школы все пыталась написать что-нибудь. Но мыслей в голове не было от слова «совсем», а впечатлить всех хотелось от слова «очень».
– Эй, аккуратнее, – услышала я, оказавшись на полу, держа в руках блокнот и ручку.
– Ты отбила мое вдохновение! – шутливо воскликнула я, поймав на себе презрительный взгляд.
– Что, прости? – девушка, с которой мне посчастливилось столкнуться в коридоре сверлила меня взглядом. Ее звали Кристина и она походила на одну из тех девушек, кто ненавидел тебя только за то, что цвет твоих колгот сильно вызывающий, а ты сама по себе как-то не очень.
– Я шла, писала речь для литературного вечера, и тут ты, – я снова улыбнулась, – сбила меня, я и пошутила про то, что ты отбила мое вдохновение. Ну знаешь, как баскетбольный мяч отскакивает…
Говорить дальше не было абсолютно никакого смысла, ведь девушка кается, меня даже не слушала:
– Участвуешь в литературном вечере?
– Да, – я начала убирать блокнот с ручкой в рюкзак.
– Кристина, – темноволосая девушка протянула мне руку. – А ты…
– Лиза.
– Отлично, Лиза, увидимся еще, – Кристина посильнее сжала мою ладонь и ушла, напоследок одарив меня слегка презрительным взглядом. Мне вдруг стало не по себе, и я попыталась как можно быстрее ретироваться.
Я могла бы сказать, что знала Кристину, но не была в этом уверена.
В начальной школе мы учились в одном классе, но никогда не общались, ведь наши интересы не пересекались ни коим образом. Когда ты мал и познаешь азбуку в школе, лениво перелистывая букварь, у тебя появляются первые друзья. И они появляются у тебя только когда твои родители решат, чего ты хочешь больше.
Я вот, например, уже в первом классе была записана в художественную студию, где мне привили чувство прекрасного и научили рисовать лошадок. Конечно, в шестилетнем возрасте, от второго факта я была просто в восторге. И пока я после уроков бежала скорее учиться отличать акварель от гуаши, Кристину родители забирали на машине и везли в математический кружок. Она умела считать огромные числа в уме, не прикладывая при этом абсолютно никаких усилий и это восхищало в классе абсолютно всех.
Мы были разными.
У нас были разные интересы, разные родители, разный взгляд на жизнь с высоты прожитых шести лет.
Ну знаете.
Я любила рисовать лошадок, а она считать у доски.
Мы были абсолютно разными детьми и никогда не общались.
Когда вы переходите в среднюю школу, у вас появляются еще друзья. Здесь уже редко кто ходит в кружки, хотя вы все так же завязаны на общих интересах. Музыке, косметике и прочему.
И в средней школе у меня тоже не было друзей, хотя бы только потому что я все так же жила в розовых очках, а все пытались строить из себя не пойми, что.
Кристина была из таких.
И я благодарила вселенную, что мы были теперь в разных классах, она брала на абордаж теоремы Пифагора и Виета, а я на переменах рисовала скетчи персонажей из своего любимого сериала.
И мы не общались с ней ровно до этого дня, когда нечаянно столкнулись в коридоре.
В тот же день я встретила на лестничной клетке Александра Александровича:
– Лиза? Как продвигается работа?
– Кошмарно, – отрезала я, переминаясь с ноги на ногу, и добавила, – просто кошмарно!
– И отчего же кошмарно?
– Нет мыслей в голове, будто я хочу написать о чем-то, о чем-то важном и интересном, но мысль все никак не сформируется в моей голове!
