– Я так и знала просто, не удивилась.

– Лечение будет долгим и трудным, но вылечим.

– Почему долгим-то? Вырежьте её и всё.

– Мы, конечно, вырежем, но химиотерапия будет обязательно и, скорее всего, лучевая терапия. Сейчас запишу Вас на отбор к заведующему, назначит дату операции.

Я молча кивала, понимая, что жизнь моя только что разделилась на до и после. Сижу и наблюдаю, как маховое колесо по независящим от меня причинам меняет направление вращения, то ли ускоряясь, то ли наоборот. Как потом окажется, наоборот и в другом направлении.

Вернувшись назад на несколько месяцев, можно с удивлением обнаружить интересный случай. Мы были в отпуске на Крите и ездили на экскурсию в монастырь Кера Кардиотисса, где находится знаменитая икона Богородицы Сердечной. После экскурсии мы купили в лавке иконы и ждали на скамейке остальных туристов. Вдруг ко мне подошла очень старая монахиня, взяла за руку и повела снова в храм. Она буквально тащила меня силой. Я не понимала по-гречески, она по-английски, поэтому всё молча. Икона Богородицы там вся опутана цепями. Монахиня отстегнула цепь с одной стороны, обвила ею меня и заставила приложиться к иконе. Помню, как я попросила Богородицу исцелить моё сердце. Несколькими месяцами позже на левой груди прямо над сердцем появился шрам.

Удивительно и то, что онкологические процессы на ранних стадиях протекают бессимптомно. А у меня болело так, что я не могла не обратиться к врачу, что позволило перехватить процесс в самом начале. В карте написано, "на фоне мастопатии". Мы с врачами сошлись во мнении, что повезло. Я так потом и говорила: "Да мне вообще повезло!".

Палата онкоздоровых женщин

Перед тем, как всё это закрутилось, мы с теперь уже мужем подали заявление в ЗАГС. И так вышло, что операцию назначили на тот же день. Сотрудники ЗАГСа сочли причину достаточно уважительной и перенесли регистрацию на неделю раньше. Таким образом, медовый месяц я провела в "санатории".

С сумкой наперевес я вошла в палату, как оказалось, двухместную. Соседкой моей была преприятнейшая женщина 60 лет интеллигентная красавица Антонина.

Надо сказать, компания у нас подобралась, что надо. Олеся – преподаватель медицинского колледжа, Лена – врач-терапевт, Тоня – инженер на пенсии, ну, и собственно, я – инженер и педагог. Олеся жила через стенку от нас. Сначала с ней ещё жила бабуля из гиперактивных, которая постоянно говорила нам: "Так что любить себя, девчонки, надо!", и была права. Но она выписалась раньше всех, а мы с девчонками отлично проводили время. Мне кажется, я вообще никогда не отдыхала так, как там. Тебе официально можно валять дурака, и этому будут только рады. Я всё время улыбалась. Как-то одна из новеньких женщин даже спросила: "Что это за девочки тут ходят, улыбаются?".

Только один раз, когда к Олесе подселили молоденькую девушку с фиброаденомой, таких выписывают через три дня, мы увидели слёзы. Я не выдержала и спросила:

– Ты чего ревёшь?

– Себя жалко!

– Если не прекратишь, отведу тебя в детское отделение, там некоторые дети волос своих никогда не видели, посмотришь!

Она выпучила на меня глаза, всхлипнула для порядка ещё разок и больше не плакала. Перед выпиской подошла, обняла нас всех, даже номер телефона мой взяла, молодец девчонка!

В день, когда я заселилась в палату, на операцию забрали Тоню. За неё переживали не только соседки по палате, всё отделение ходило по коридору в ожидании. Там все болели друг за друга. Делают ещё, в послеоперационной, проснулась, надо отнести ей телефон …

На следующий день оперировали Олесю, им с Тоней обеим удалили по одной молочной железе целиком. Они накупили бюстгальтеров с кармашками для протезов. Все вместе мы заказали в интернет-магазине шапочки прикрывать будущие лысины. Увлечённо подбирали головные уборы под цвет глаз, тонкие на жару, потолще на осень.

Олеся плохо перенесла наркоз, её тошнило ещё два дня. А всё потому, что накануне она боялась, что его недодадут, и она будет всё чувствовать. Попросила побольше, получила.

Днём позже, когда пришла моя очередь, я настоятельно рекомендовала пришедшему анестезиологу тщательно рассчитать дозу с учётом моих индивидуальных особенностей. Было сделано. Но про это чуть позже, я хочу вернуться в первый день.

Лечащим врачом в нашей палате был ЕВ, молодой, вечно улыбающийся от уха до уха, за что был нами ласково прозван Женечкой, ещё одна опора. Женечка никогда не отвечал на вопросы однозначно, оставляя даже в плохих ситуациях шанс на хороший исход. В нашу палату он приходил, нам казалось, передохнуть. У нас всегда было весело, мы не терзали его глупостями и вопросами, чётко выполняли указания и вообще были душки. Когда он пришёл знакомиться с новой пациенткой, со мной, то есть, был явно недоволен моим возрастом, а было мне 34 годочка. Заведующий, к слову, тоже отчитал меня по этому поводу, я обещала ему, что к химиотерапии мне станет 35.

– Ты здесь что делаешь, тебе ещё рано?! (Будто бывает самое время)

– Ну, извините!

– Рассказывай, как тут оказалась.

Рассказала.

– Сама влипла, сама и выберусь.

– Молодец!

– Пока нет.

Он смотрел на нас, и на его молодом лице сквозь улыбку проступала щемящая душу жалость. Он знал, что операция – это только начало, самое сложное впереди. Он знал, что мы стоим на пороге, и каждый день кто-то через него переступает. Ему так нас было жалко, что мне было жалко его, нам всем. И мы изо всех сил делали вид, что всё хорошо, мы, мол, не боимся, бабы сильные, коней взглядом останавливаем. Он делал вид, что верит, а мы наивно полагали, что так и есть.

Вечером перед операцией мне принесли таблетки, дали ЦУ на утро и пожелали спокойной ночи. Утром повезли в операционную. Там уже ждал ЮИ, которого я попросила оперировать, и он великодушно поменялся с другим врачом. Одновременно РП оперировал Лену. Я попросила врачей оставить мой "самолёт", чтобы я на него посмотрела, но мне ответили, что его сразу отправят на гистологию. Накануне я написала маслом маки для ЮИ и спросила, лёжа на операционном столе, любит ли он эти цветы. Ответил, что любит. На просьбу хотя бы сфотографировать опухоль он улыбнулся и промолчал. Потом я зачем-то сказала, что стены в отделении надо бы перекрасить, и уснула.

Очнулась я в реанимации, вокруг меня была какая-то суета, оказывается, сильная тахикардия. Увидев, что я открыла глаза, подошёл врач, попросил сжать его руку, я сжала и отрубилась. Когда очнулась, услышала голос медсестры:

– У пациентки была тахикардия, но сама купировалась.

– Значит, всё хорошо.

При словах "всё хорошо" я отрубилась снова и проснулась уже в послеоперационной. Передо мной стоял ЮИ.

– Ну, что, как себя чувствует здоровая женщина?

Я слабо улыбнулась. Лена лежала рядом. Она потом рассказывала, что это она подняла тревогу из-за меня. Я вдруг стала белая, как полотно, а она, врач, даже сквозь собственный наркоз заметила и позвала медсестру.

Ночью меня затошнило, не обнаружив рядом с собой ни судна, ни тазика, я встала, прикрывшись простынёй, и порулила к выходу буквально по абрису, так как была без очков, в темноте, в полусознательном состоянии. У входа в палату я обнаружила стопку уток, взяла одну, и меня тут же вырвало. Это заметила пожилая медсестра.

– Вы встали!

– Меня тут вырвало.

– Зачем Вы встали?!

– У кровати не было судна.

– Ох! Надо было в полотенце!

– Да я как-то не смогла.

– Ложитесь скорей!

Позже пришла Тоня, принесла мне телефон, очки и сказала, что из-за меня все переполошились. Да, уж! Даже стыдно стало немного. На следующий день медсестра спросила, смогу ли я сама дойти до палаты или на кресле меня отвезти. Глядя, как меня шатает, усадила всё-таки в кресло со словами:

– Давайте, прокачу!

Катит она меня по коридору, а там стоят тётеньки из активных.

– Что это тебя возят, сама ходить не умеешь?