Сип кричал. Долго, и очень громко.
Пока у него не сорвался голос. Но и после этого он продолжал хрипеть, что-то нечленораздельное, размазывая по грязному лицу слезы и сопли.
Он стоял на коленях в крошечной камере без окон. Камере больше походящей на вертикально стоящий гроб - два квадратных метра в высоту.
Символично.
У Сипа дрожжали руки.
Дергалась щека.
Ныли уродливые гематомы, украшающие руки и торс.
Сип плакал. Он пытался остановиться, вспоминал слова отца о том каким должен быть мужчина. Вспоминал и... плакал еще сильнее. Потому что он уже никогда его не увидит.
Слезы безостановочно текли из покрасневших глаз. Подражая им, из носа сочилась мерзкая густая жижа. С дрожащих губ на грязный пол срывались нити вязкой слюны, смешанной с кровью из прокушенной щеки.
Парень трясся в истерике, молясь всем известным богам и демонам. Он просил их лишь об одной вещи - убить его раньше чем...
Сип зашелся в очередном приступе плача и скулежа.
Сегодня его очередь.
Сегодня его принесут в жертву.
Он еще молод - даже двадцати нет.
Он не хотел умирать. И еще больше не хотел умереть так...
Еще один всхлип.
Его спасут, его обязательно спасут.
Он не может умереть в восемнадцать лет.
Сип потянулся к шее. Дрожащими пальцами ощупал холодную поверхность ошейника.
В самом начале всего этого дерьма он попытался ногтями расцарапать себе горло и спокойно умереть. Как итог - обломанные ногти и вывихнутый мизинец, зацепившийся за какуе-то хреновину, украшавшую ошейник.
На запястьях покоились тяжелые браслеты, не дававшие возможности перегрызть вены. На сером металле были выгравированны непонятные символы и мерзкие гротескны рожи потусторонних тварей, демонстрирующие кривые клыки в злобном оскале.
Иногда Сипу казалось, что они говорят.
Ему мерешился тихий, слышный на самой грани слуха шепот десятка голосов. Они просили, угрожали, приказывали, умоляли Сипа, что-то сделать, но что именно он так и не понял.
Впрочем, эти голоса были лучше чем тишина.
Та гнетущая и обволакивающая сознание тишина от которой быстрее свихнешься, чем от всех психотропных веществ этого гребаного мира.
Сип лег на холодный пол в позу эмбриона.
Он смотрел на крошечную трещину, змеящуюся по стене.
Смотрел и пытался понять кто он и что здесь делает.
Он сломался.
Просто смотрел в одну точку. В черепной коробке - абсолютная пустота, нет даже намека на мысли. Пустота и безразличие.
Болела голова - пару часов назад он пытался разбить ее об стену. Или прошло несколько дней?
Сип не знал, да и ему вообще было плевать на все это. Отсчет времени для него уже давно превратился в нечто абстрактное и непостижимое.
В животе заурчало. Конечно, если едва слышное сипение и мучительный спазм боли можно назвать урчанием.
Сип не ел уже... сколько? Месяц? Год?
От прежнего молодого и пышущего здоровьем парня не осталось и следа, его место занял обтянутый кожей скелет, в котором каким-то неведомым для простых смертных чудом еще тлели угольки жизни.
Сип прикрыл опухшие веки. Его сознание начало проваливаться в темноту.
Он засыпал, и скорее всего, чтобы никогда не проснуться.
Единственный источник света в камере - крошечная лампа под самым потолком, забраная стальной решеткой, мигнула.
Три раза подряд.
Тупое безразличие вмиг отступило. Сип перестал чувствовать дыхание бархатистой темноты забытия у себя на затылке.
Он понял.
Все.
Это конец.
Его время пришло.
Тяжелая металлическая дверь, больше походящая на кусок танковой брони неизвестно зачем прикрученный к массивным петлям, бесшумно открылась.
ОН стоял на пороге.
Облаченный в потрепаное черное пальто, невысокий худощавый мужчина средних лет с легкой проседью в волосах и ненормально бледной кожей. Острые скулы, острый нос, острый подбородок - иногда казалось, что об его лицо можно пораниться.
Стоял и улыбался.
ОН всегда улыбался.
Когда отец Сипа загнал ему стилет под ребро, ОН улыбался.
Когда ОН отрезал ржавой бензопилой отцу Сипа руки и ноги, на ЕГО заляпаном кровью лице блуждала все та же легкая, чуть извинящаяся улыбка.
ОН всегда улыбался.
