– Для того, чтобы было полное сходство с объектом? – с ёрничала лиса. – Тогда проще заняться не живописью, а фотографией.

– Художественная фотография, это тоже, между прочим, отдельный вид искусства. И даже там не все так просто, как этот может показаться на первый взгляд, – невозмутимо заявила ей Анна. – Но дело даже не в этом. Если мы говорим о картине, то основная задача художника состоит не в стремлении отобразить на своем полотне реальность с безупречным сходством, как на фотографии, а воплотить в работе часть своего восприятия и передать глубину своего видения. Чтобы тот, кто увидит потом картину смог почувствовать это на себе. Настоящее мастерство должно завораживать, вызывать эмоции. Чтобы тот, кто рассматривает картину, не разглядывал ее детально и не восторгался отдельно прописанными деталями, а позабыв обо всем на свете, мог погрузиться в нее без остатка, и почувствовать себя внутри.

– Как бы стать ее частью? – спросила я неуверенно.

– Да. Можно сказать и так.

– Кажется я понимаю к чему ты клонишь, – загадочно улыбнулся Вениамин.

Кот спрыгнул с облюбованного подоконника, подошел к мольберту и принялся разглядывать мой этюд с разных ракурсов, словно пытался найти в нем завуалированный скрытый смысл.

И тут он и впрямь что-то почувствовал. Я это заметила по тому, как зашевелись его усы. Кот подозвал к себе Милицу, что-то ей прошептал на ухо – что конкретно, я не расслышала. После чего лиса обратила свой взор на картину, и принялась водить вокруг нее носом, словно пыталась уловить исходящие от нее запахи.

– Невероятно, – сказала она, не в силах скрыть распирающего ее восторга. – Пахнет прудом, веет легкий ветерок, я даже чувствую исходящую от него сырость.

– А я что тебе говорил, – подмигнул ей Вениамин. – Настоящая магия, высшей пробы. Подлинное искусство. Аня, ты молодец. С каждым разом у тебя получается все лучше и лучше.

– Я старалась, – сказала я и почувствовала, что краснею. – Но в этот раз видно я старалась не совсем достаточно. И поэтому, в том, что получилось в итоге не моя заслуга, а Анны. Без ее участия картинка так бы и осталась бы статичной и не ожила. Так, что мне до ее уровня еще учиться и учиться.

– Не нужно скромничать, – сказала Анна, оттирая с пальцев следы от краски кусочком ветоши. – Ты и сама бы прекрасно справилась если бы не была такой зажатой и напряженной.

– Ага, легко тебе говорить, – заявила я в свое оправдание. – Будь у меня такие навыки, я бы тоже могла создавать порталы в Навий Мир с помощью кисти или карандаша, даже с закрытыми глазами. Но поскольку я только учусь, то вынуждена все предельно точно продумать и рассчитать перед тем, как нанести хоть какой-нибудь маломальский штришок или наложить мазок. А иначе все мои труды пойдут насмарку. Это будет обидно. И между прочим, я вовсе не напряжена. Я называю это состояние, сосредоточенностью.

– Называй как хочешь, – не стала спорить со мной Анна, – но сути дела это не меняет. Сосредоточенность, это хорошо. Но в любом деле всего должно быть в меру. То, как ты относишься к написанию своих работ, я назвала бы перфекционизмом. Иногда это качество бывает полезным, если им не злоупотреблять. Но не стоит забывать, что зачастую, такой подход не способствует прогрессу. Умудренные опытом мастера говорят: «Лучшее враг хорошего».

– Так что получается, что мне не нужно стараться?

– Разумеется нет. То есть да, стараться нужно обязательно. Только ты должна понять, что изобразительное искусство – это не та наука, где каждое действие нужно рассчитывать по сложным формулам. Тут главное творческий настрой. Нужно понять, что ты чувствуешь, уловить поток, слиться с ним и устремиться по его течению. И тогда ты сама удивишься, как у тебя все станет получаться.

– Не совсем понятно, но я попробую, – пообещала я.

– А тут ничего и не нужно понимать, – Анна подошла к картине и от порыва ветра, повеявшего со стороны пруда, ее рыжие локоны распушились и всколыхнулись. – Я же тебе говорю, это нужно почувствовать.

– А если я ничего не чувствую, значит со мной что-то не так? – забеспокоилась я. – Может быть ты напрасно тратишь на меня время.

– Не выдумывай, Аня. Все у тебя нормально. Ты не чувствуешь ничего, потому что ты напряжена. В следующий раз вспомни об этом, расслабься и постарайся настроиться на волну.

– Да на какую волну?..

– Слушай, не забивай себе голову, – по настроению Анны стало заметно, что моя дотошность начинает ее доставать. – Твоя беда в том, что ты воспринимаешь все буквально и ищешь проблему там, где ее нет. Тебе знакомо такое понятие, как вдохновение?

– Конечно знакомо, – ответила я.

– Так вот – это вола и есть. Только я выразила это более образно. Хотела, чтобы тебе стало понятно. А в итоге только еще больше тебя запутала.

– Да, нет, не запутала. Все нормально, – поспешила я ее разубедить. – Просто у меня такая натура, люблю разобраться во всем досконально и при этом ничего не упустить. Зато теперь я уже точно буду знать, на чем фокусировать свое внимание, и постараюсь настроиться на этот твой поток. Уж чего-чего, а вдохновения у меня в избытке.

Пока мы с Анной обсуждали особенности моей восприимчивости, Вениамин и Милица нашли чем себя занять. Пользуясь случаем – ведь у нас на дворе был декабрь, с мокрым снегом, предвещающим предновогодние морозы, а на ожившей картине был хоть и пасмурный, но осенний день, – они махнули в открывшийся портал и принялись там резвиться и гонять по берегу пруда, вздымая ворохи густой листвы и, дразня друг дружку лавировали между античными статуями.

– Ну, а ты как, не прочь прогуляться на ту сторону? – спросила Анна и приглашающим жестом указала на оживший пейзаж.

Разумеется, я была не против. К тому же мне было интересно, побывать в уголке, который я же сама и создала. Я сделала глубокий вдох, как перед погружением под воду, задержала дыхание, перенесла сознание вглубь картины, сделала шаг и переместилась на ту сторону.

При прохождении в другую реальность я почувствовала легкую щекотку. От обычной она отличалась едва ощутимым покалыванием. Это было похоже на то, будто по всему телу пробежало полчище муравьев. Длилось это всего лишь мгновение, и вскоре все снова пришло в порядок, и я почувствовала, как по телу растеклось приятное тепло.

От воды веяло свежестью и мягкой прохладой. В воздухе витал аромат незнакомых мне цветов. Он был не то, чтобы приторный, но какой-то медвяно пряный. Не похожий ни на один из знакомых мне запахов.

Минуя берег, мы с Анной поднялись на невысокий покатый склон, и вышли на ухоженную дорожку, вымощенную терракотовыми пористыми плитами.

– Странно, – произнесла я, ступая по ним неуверенно и осторожно.

– Что тебе показалось странным? – спросила Анна.

– Эта дорожка. Откуда она здесь взялась? Ведь я ее не рисовала.

– Этот мир, точнее его фрагмент, – Анна указала на окружающие нас деревья, заботливо подстриженные кусты и до блеска отполированные мраморные статуи, – как ты считаешь, откуда это все появилось?

– Ну как откуда, я взяла и это все нарисовала.

– А перед тем, как нарисовать, откуда у тебя появилась сама идея? Ведь ты писала эту картину не с натуры, не с открытки и не с фотографии…

– Ах вот ты о чем, – поняла я куда она клонит. – Этот пейзаж я взяла из головы. Я же его придумала.

– Осторожно! – вскрикнула Анна, уворачиваясь от промчавшихся вихрем мимо нас Вениамина и Милицы. – Смотрите, куда несетесь. Вот же бестии. Того и гляди, сшибут…

Но они ее уже не слышали. Оказавшись на вольном просторе, после тесных квартир и прочих ограничений цивилизованного города, они хотели наверстать упущенное, и собирались носиться, как я понимаю еще долго. Либо до тех пор, пока мы их не остановим, либо пока они сами не упадут, загоняв друг дружку до изнеможения.

– Ты считаешь, что мир, в котором мы сейчас находимся… что ты его придумала? – вернулась вновь Анна к разговору.

Она попробовала оттереть от своих голубых джинсов следы красной глины и буро-желтой травы, оставленный этими рыжими шалопаями. Но убедившись, что это напрасный труд, решила оставить эту тщетную попытку до ближайшего свидания с пятновыводителем и стиральной машиной.