«До музыкалки еще час, надо бы повторить вариации и этюд». Было ужасно неохота. Леля развернула мамину газету. Кроссворда на четвертой полосе не было. Жаль. Столбик стихов, интервью с кем-то неизвестным… Она скользнула взглядом по черным прямоугольничкам некрологов. На этот раз их было три. Леля машинально пробежала глазами имена, и вдруг у нее перехватило дыхание. Так бывает от внезапного испуга, когда поскользнешься и сумеешь не упасть, но все внутри сжимается в комок. В нижнем прямоугольничке значилось: «Андрей Дымов, 1966 года рождения». Леля еще немного посидела в тишине – шум чайника, монотонный бубнеж телевизора – все как будто растворилось и исчезло. «Как это, разве так может быть?» Она отчетливо вспомнила граненый стакан с остро заточенными простыми карандашами и почему-то – море. Потом она встала, подошла к окну и на всю ширину раздвинула шторы. Бешеное, оголтелое, совсем уже весеннее солнце резало глаза, в открытую форточку врывался пряный дух оттаявшей хвои и дикий дурман багульника, доносился гомон воробьев, шум разбрызгивавших лужи машин и веселое дребезжание трамвая, а по жестяному подоконнику, как по клавишам печатной машинки, звонко и неровно стучала капель. В город окончательно пришла весна. Амарсана Улзытуев Родился в 1963 году в Улан-Удэ. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Публиковался в журналах «Новый мир», «Арион», «Юность», «Дружба народов», «Журнал поэтов», Homo Legens, «Байкал», «Литературная Россия», «Рубеж» и других изданиях. Автор нескольких поэтических сборников, в том числе «Сокровенные песни» (1986), «Утро навсегда» (2002), «Сверхновый» (2009), «Новые анафоры» (2016). Стихи переведены на азербайджанский, английский, белорусский, бурятский, вьетнамский, испанский, латышский, монгольский, польский, сербский, украинский языки. Живет в Улан-Удэ и Москве. Имя твое пить… Бродяга Человека, влюбленного в землю, в планету Земля, Бредущего по ней босиком в сентябре, десятого сентября, Я догнал у метро и узнал, что его зовут Эрик И что он французский поэт, когда он немного ко мне привык. Я немедленно сфотографировался с ним на сотовый телефон, Босы ноги в пыли, обликом Иешуа Га-Ноцри был он. Так вот, оказывается, как гуляли боги по земле планеты Земля. Отказавшись поесть, сказал, что заночует в кустах возле Кремля. Классификация по Борхесу Как ты хороша, Катишь свои желтые волны по мне, Ли Тай-бо мог бы мною гордиться — Лирикой переполнен десяти золотых веков… Женщины бывают: Принадлежащие Императору; Набальзамированные; Захваченные в плен за Великой стеной; Девочкой; Русалкой; Цветочной феей; Старухой с сумой; Включенной в эту классификацию; Вопящей как сумасшедшая; Нарисованной тончайшей кистью из верблюжьей шерсти; Прочей; Разбившей цветочную вазу; Похожей издали на муху; Китаянкой до самого утра… Утро навсегда Влюбленный в Землю, Велю себе восходы и закаты, Люблю себе могучие рассветы велеть оленьим ревом. Любо мне, любо губы лютневой музыки цикад целовать, Лепо, мне лепо песни старинные славян моих листьев петь, Сладких-пресладких утренних рос хороводы водить, Славу оратаям своим, шмелям сердцестана рокотать… Вечности нежной когда-то с утра Весь я тобою, одною тобою рекою нежен, Утро неисповедимой красоты – это ты — Мудро… Праджняпарамиты – твои ланиты, Могучие восходы и закаты, Певучая легким ветерком с утра ты, Лада, моя лада, снежных песен моих, Ласточка-подружка нежных весен моих, Ими, хмельными, Имя твое пить – быть навсегда или не быть… Гуннское городище близ Улан-Удэ И всходил древний хунн, сын косматого синего неба, Иволгинскою степью на былинную гору свою, Сквозь забрало прищуренных век богатырским окидывал взором, Сколько лун до Срединной – совершить свой набег. С одобреньем смотрел, как до самого края долины Одарила обильно скотом забайкальских народов земля, Вся в горах и озерах, вся в лесах и сибирских морозах, Вся красавица-пленница, добытая в честном бою. Не молился, а просто беседовал с космосом-братом, Не божился со страху, а демонам повелевал, Потому что от плоти небесного синего волка, Потому что от млека древнее богов. И звериным чутьем он угадывал вещие дали, И, колдуя свободу от вечного рабства земли, Пол задумчивой Азии в рог он скрутил воедино бараний, Пол-Европы в свободу огнем и мечом обратил. И всходил он на гору свою, городища заставу, И запряг в караваны походных кибиток зарю, Там, где прячут в шелках Поднебесной принцессу, Там, где топчут небесные всадники рис. На восток, на восток, ядовитое брюхо дракона Насадить на восход, на копье, наконечник поющей стрелы, И неистовой конницей в новой заре навсегда раствориться, И в миры обратиться, звериного стиля миры… Шаман Шаман бледнокожий, похожий на редьку, Шаром земным он пользуется, как бубном, Простой кулинар-итальянец в прошлом, Трусцой вкруг жертвенного огня он скачет. Он просит у своих итальянских предков Подбросить бурятским сироткам немного счастья, Он требует у забайкальских духов по разным болячкам, В костре их сжигая, прекратить свои козни. В Бурятии он будто родился и вырос, Бурляндии разных талантов, поэтов и прочих, Сам-то он в прошлом простой кулинар-итальянец, Самый простой макаронник, рубаха-парень. И после Зевса, и после Иисуса, И Рима возле – душа по-прежнему просит веры, Пускай вместо галилеянина – бездн горенье, Листай вместе с нами новое небо. Шаманы мстительны и опасны, Дурманы прячут в своих карманах, Шаманы трогательны и прекрасны, Мечтой осияны они, как дети. С Землей-планетой он вертится, словно с бубном, С игрой на гитаре, мольбой о сиротках, Еще он, камлая, из Библии что-то бормочет, Душою в небо жаворонками разлетаясь… |
