Проект «Народное слово»

ТРАДИЦИИ

&

АВАНГАРД

Издается с 2018 года

При поддержке Агентства по печати и массовым коммуникациям

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Родилась в 1970 году на Украине, в городе Днепропетровске. Большую часть детства провела в Забайкалье, в столице Бурятии городе Улан-Удэ, откуда родом ее отец. В 1985 году семья переехала в Новосибирский Академгородок. Окончила Новосибирский государственный университет по специальностям «русская филология» и «востоковедение», изучала японский язык. В первые годы после университета работала переводчицей, несколько раз была в Японии.

В 1990-е стала автором и ведущей популярной телепрограммы на новосибирском телевидении, параллельно начала работать редактором в глянцевом журнале. С 2007 года живет в Москве.

Художественную прозу начала писать только нынешней весной. Повесть «Больница» – ее первый опыт.

Рыжая врачица с отросшими на полголовы седыми корнями надвинула на глаз круглое зеркало с дырочкой посередине и, обдав Лелю крепким духом только что выкуренной сигареты, приказала:

– Открывай рот, красавица.

– Только не надо этой штукой на язык давить, – остановила Леля ее руку с блестящим шпателем. – Я сама открою.

– А что такое? – удивилась врачица.

– У меня повышенный рвотный рефлекс.

– Ишь, какая грамотная, – повернулась лор к Лелиной маме. – Ну давай, открывай сама.

Леля глубоко вдохнула, прижала язык книзу, чтобы он не мешал обзору, расслабила гортань и широко открыла рот. Это был ее фирменный трюк, отработанный на участковых врачах из детской поликлиники, всю жизнь норовивших залезть ей в горло своей железякой.

– Ты смотри, какая панорама! – восхитилась лор-врачица. – До желудка все видать. Молодец, закрывай.

В общем-то, горло врач посмотрела для проформы. У нее уже были Лелины анализы крови и рентген, который показывал уровень жидкости в гайморовых пазухах. То есть двусторонний гайморит.

Перед тем как попасть в кабинет лора, Леля с мамой истомились в коридоре детской поликлиники. Леля успела наизусть выучить написанную от руки печатными буквами стенгазету, посвященную ОРЗ и ОРВИ, а мама, с саркастической улыбочкой оглядывая сопливую очередь из хнычущих малышей, угрюмых школьников и грустного мальчика с повязкой на ухе, тихонько приговаривала: «Да-а-а, встряли мы тут с тобой до вечера». Особенно тоскливо становилось, когда врач вдруг выходила из своего кабинета и, бросив: «Не заходить, приглашу», удалялась в неизвестном направлении.

Мама работала корреспондентом в главной республиканской газете «Правда Бурятии», и, чтобы пойти с Лелей в поликлинику, ей пришлось отпрашиваться у главреда. Леля прекрасно могла бы сходить к врачу и одна, но тут вопрос был серьезнее, чем просто взять справку. Решалось, нужно ли ей ложиться в больницу.

– Ну что я вам скажу, девочки, – по очереди глядя то на маму, то на Лелю, торжественно заявила врачица, – обострение гайморита, в пазухах гной, надо госпитализировать и лечить.

– И пункции придется делать? – тревожным голосом спросила мама.

– А как же, – уже не глядя на них и копошась в каких-то бумагах, с энтузиазмом отозвалась врачица, – и пункции, и уколы, и таблетки. Это же гайморовы пазухи – голова, рядом мозги. Тут не до шуток. Так, Ольга Базарова, сколько полных лет?

– Тринадцать, – притихшими голосами хором отозвались мама и Леля.

На улице уже стемнело, и в лицо резанул ледяной ветер.

«Первое марта, называется», – подумала Леля.

До настоящей весны в этих краях было еще очень далеко, и она натянула на нос вязаный шарф. Мамина подруга, тетя Люда, еще осенью научила ее вязать модной английской резинкой – лицевую петлю провязываем, изнаночную с накидом снимаем, – и Леля связала себе длиннющий шарф с кистями из черно-бордовой меланжевой пряжи. Муж тети Люды, дядя Стас, работал главным инженером на тонкосуконном комбинате, где как раз и производили шерстяную пряжу. Просто так купить ее в магазине было невозможно – поставки разлетались по всей стране и уходили в торговую сеть, как вода в песок. Но у тети Люды пряжа самых красивых расцветок была всегда, она и подарила три мотка Леле. Двухметровый шарф с кистями был писком моды и предметом постоянных препирательств с учителями. Девчонки, у кого были длинные шарфы, не оставляли их в раздевалке, а гордо шли на уроки, намотав поверх белого воротничка школьной формы.

– Базарова, Тарханова, немедленно снимите свои кашне! – требовала классная.

– Ну холодно же в школе, Раиса Дмитриевна, – ныли Леля и ее подруга, модница Иришка Тарханова.

Мама у нее была заведующей складом, и Иришка уже в шестом классе к всеобщей зависти ходила с дипломатом и носила финские сапоги на «манке».

– Мы в них руки греем, вот, смотрите! – И девчонки заворачивали свои шарфы наподобие муфты.

– На перемене грейтесь, – была непреклонна Раиса Дмитриевна, – а на уроке извольте снять свои удавки. И, Тарханова, где опять твой пионерский галстук?

Пышноволосая Иришка уже в двенадцать лет обзавелась округлой женственной фигуркой с тоненькой талией и выглядела скорее как миниатюрная десятиклассница. Леля тоже, наплывая километры в бассейне, как-то внезапно вытянулась в стройную, длинноногую атлетку с красивой осанкой и заметной грудью. Носить красные галстуки девчонкам было стыдно. Не потому, что они имели что-то против пионерской организации. Просто галстуки предательски выдавали возраст.

Леля уже наполовину связала шарф и маме. Мама вязать не умела, да и не собиралась – ей всегда надо было что-то писать. Она писала интервью и очерки, рецензии и репортажи. Писала на серых листах писчей бумаги ровным, разборчивым почерком отличницы, нумеруя листы вверху, вынося на поля правки и выделяя фигурной скобкой и стрелочкой куски текста, которые следовало перенести в другое место. Потом она относила рукописи в редакционное машбюро, где всегда стоял жуткий грохот печатных машинок, и рукописные мамины буквы превращались в машинописные тексты, чтобы потом отправиться на редактуру, а затем – в набор. Мама писала в редакции, а по выходным – дома, в комнате под условным названием «кабинет», в котором по будням папа писал свою кандидатскую диссертацию.

– Ладно, дочь, не дрейфь, – бодрым голосом заговорила мама, шагая против мерзкого, пронизывающего до костей ветра. – Пункции – это, конечно, жуть, но заведующий лор-отделением – вот такой дядька! – Мама показала кулак с оттопыренным большим пальцем. У нее были молочно-белые варежки с красивым орнаментом. – Александр Цыренович, я о нем очерк писала в прошлом году.

Видеть мамины статьи в ежедневной газете было для Лели делом привычным, хотя, если честно, газеты Лелю не интересовали. На первой странице, или, как говорила мама, на первой полосе, всегда было какое-то занудство про Политбюро ЦК КПСС, на второй – вести с полей и заводов. Вот на третьей становилось поинтереснее – научные открытия и спорт, театры и заезжие звезды эстрады. Ну а на четвертой полосе была сборная солянка – фельетоны, стихи местных авторов, полезные советы по домашнему хозяйству, кроссворды и объявления о том, кто умер и когда приходить проститься. Это называлось «некрологи». Маленькие прямоугольные рамочки в самом низу страницы, а в них очень короткий текст. Леля иногда считала, сколько лет было человеку, который умер, потому что указывался год его рождения. Обычно это были пожилые люди, но однажды Леля посчитала и испугалась – девочке было всего семь лет. Но что с ней случилось, в маленьком некрологе сказано не было.