Инженера Парчевского забила лихорадка. Он мельком взглянул на стенные английские часы, – они приготовились бить десять, – и решил, что время наступило. Наденька, наверное, уже успела закончить поручение, и Протасов вот-вот может появиться здесь. Итак, смелей! Минута промедления может все сгубить.
– Нина Яковлевна! – Парчевский поднялся во весь рост и сцепил ладони рук своих в замок.
Нина дрогнула духом и быстро повернулась в его сторону.
– Я должен, я должен открыть вам имя той, которая для меня дороже жизни.
Тонкие брови Нины взлетели вверх, рот полуоткрылся. Парчевский отступил полшага назад и безоглядно бросился, как в омут, к ногам Нины.
– Нина! Это вы!
Нина вскочила и, сверкая испуганным взглядом, с мольбой всплеснула руками в сторону серебряной иконы Богоматери.
– Презирайте меня, плюйте на меня! Я тут же покончу с собой у ваших ног. Но я люблю вас!
– Безумец! – вскричала Нина, собираясь бежать из комнаты. – Как вы осмелились мне, замужней женщине…
– Простите великодушно, простите! – заламывая, как провинциальный трагик, руки, полз за нею на коленях Парчевский и рыдающим голосом воскликнул: – Но вы вдова!..
– Вдова?! – Нервы Нины на мгновение сомлели, но она тут же рассмеялась каким-то особым злорадно-тихим смехом. – Да, да… В некотором роде – да, вдова. Но это все-таки еще не дает вам права…
Она оборвала и вздрогнула: под самым ухом ее задребезжал телефон (в их доме почти в каждой комнате по аппарату).
Парчевский быстро поднялся, отряхнул платком колени, расправил складки брюк и – замер.
Разговор по телефону:
– Нина Яковлевна? Добрый вечер.
– Добрый вечер. Протасов, вы?
– Я. Скажите, вы ничего не получали из Петербурга?
– Нет.
– Хм… Странно, очень странно…
– А именно?..
– Я имею известие, которое мне кажется совершенно невероятным…
– Приятное, нет?
– Н-н-н… не совсем… Разрешите мне пригласить в ваш дом Парчевского и самому явиться к вам…
– Владислав Викентьич у меня…
– Ах, так вы знаете? Ну, как?
– Ничего не знаю…
– Странно, странно…
– Андрей Андреич, голубчик! Вы меня пугаете, – с надрывом задышала в трубку Нина. – Что-нибудь с мужем?
– Да.
Протасов немедленно приказал заложить лошадь. Меж тем, только Нина оторвалась от телефона, инженер Парчевский почтительно подал ей газету, сказав:
– Вы, как христианка, обязаны принять это известие мужественно. Судьбы Всевышнего Бога над нами. Езус Христус да поможет вам! – И он ткнул перстом в заметку.
Похолодевшая Нина, все забыв, села и скользнула взором по прыгающим строчкам:
«ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО
СИБИРСКОГО КОММЕРСАНТА
П. П. ГРОМОВА
Вчера, в начале одиннадцатого вечера, на легковом извозчике № 27800 был доставлен в Мариинскую гостиницу со слабыми признаками жизни временно проживающий в гостинице сибирский богач П. П. Громов. Пока переносили его в номер, пострадавший умер. С ним в лучшем номере гостиницы проживали: его родственник, сибирский купец Я. Н. Куприянов и служащий Громова Иннокентий Филатыч, старик, привезший Громова на извозчике. Этот старик, забывший от сильного душевного потрясения свою фамилию, рассказал нам следующее… и т. д.».
Заметка заканчивалась так:
«Тут, несомненно, налицо уголовное преступление. Вся столичная полиция поставлена на ноги. К открытию гнезда бандитов приняты энергичнейшие меры».
Газета была залита слезами Нины. Без истерики, без воплей, с чувством величайшего самообладания, однако забыв, что в комнате Парчевский, она подошла к переднему углу и стала перед иконой на колени. Инженеру Парчевскому пришлось проделать то же самое. Нина стукалась лбом в землю, Парчевский – тоже, стараясь удариться погромче. Нина вздыхала, вздыхал и Парчевский. Нина шептала молитвы, шептал молитвы и Парчевский.
– Добрый вечер, – сказал Протасов, и пенсне упало с его носа. – Что это?..
Инженер Парчевский вскочил, отпрянул в темноту, где стал тотчас же обмахивать платком брюки и править на них складку, ругаясь в душе: «Черт, лезет без доклада!»
Протасов тоже мысленно выругал его: «Подлец, пресмыкающееся!» – и вслух сказал:
– Простите, Нина Яковлевна. Я с черного хода.
– Я сию минуту, присядьте, Андрей Андреич, – проговорила Нина и вышла освежить лицо.
Протасов сел к столу, Парчевский – на диван. Оба чувствовали себя скверно: один как вор, другой как нечаянный, непрошеный свидетель-очевидец. Во всех углах столовой притаилось тревожное молчание. Лишь мерно отбивали такт часы да встряхивалась сонная канарейка. Протасов стал тихонько насвистывать какой-то мотив. Парчевский внимательно точил ногти металлической пилочкой в костяной оправе.
– А я, простите, и не знал, что вы такой набожный.
Парчевский, не торопясь, вынул из сердца шпильку недруга и заострил свою:
– Как вам известно, я католик… Бывают обстоятельства, когда, когда… Ну просто, я растерялся, не знал, что делать, когда пани опустилась на колени… Но я никак не ожидал ни подобного вопроса с вашей стороны, ни того, что вы на цыпочках подкрадываетесь, как кошка… И то и другое – моветонно.
Парчевский закинул ногу на ногу и круто отвернулся от Протасова.
– Знаете, – проговорил Протасов, крутя в воздухе пенсне, – задав такой вопрос, я просто интересовался вами как типом… Вот и все…
– Мерси…
– Да, да. А вы свой менторский тон приберегите для кого-либо другого. Например, для Наденьки.
– Пардон… Для Надежды Васильевны, хотите вы сказать?
– Для той роли, которую вы ей навязали, она слишком примитивна, чтоб не сказать – глупа.
– При чем тут я и при чем тут Наденька? – поднял брови и плечи инженер Парчевский.
– Да, подобный симбиоз дьявольски интересен… Ха-ха-ха!..
Во всем черном вошла Нина.
VIII
Весть о смерти хозяина разнеслась по всему поселку. Слухи плодились, как крысы: быстро и в геометрической прогрессии.
Отец Александр, хотя с большим сомнением в смерти Громова, все-таки на литургии помянул у Божьего престола новопреставленную душу Прохора. «Лучше пересолить, чем недосолить», – по-бурсацки, попросту подумал он. А как служба кончилась, горничная Настя передала ему приглашение барыни «пожаловать на чай».
Домашнее совещание – Нина, отец Александр, Протасов – происходило в кабинете Прохора. На нем присутствовал в качестве немого свидетеля и волк.
У Нины глаза заплаканы, естественный румянец закрыт густым слоем пудры. Отец Александр впервые прочитал заметку и трижды перекрестился.
– По-моему, еще бабушка надвое сказала, – проговорил Протасов, закуривая сигару Прохора. – Я полагаю, что «Петербургский листок» самая желтая, самая скандалезная газета в мире. Бульварщина! На эту тему я уже говорил вчера с Ниной Яковлевной. И думаю, что я прав, утверждая, что тут просто какой-нибудь фортель… Хотя…
– Помилуйте, – крестообразно сложил священник руки на груди. – А имена? Иннокентий Филатыч, папаша Нины Яковлевны… Боюсь быть пророком, но логика заставляет думать, что…
– Вчера мы послали в Петербург экстренные телеграммы в несколько мест, – сказала Нина.
– В редакцию, в градоначальство, в столичную полицию и в адрес Прохора Петровича – в Мариинскую гостиницу, в Чернышевом переулке, – подтвердил Протасов.
При словах «Прохор Петрович» лежавший на кушетке волк навострил уши, позевнул и завилял хвостом. Священник, заметив поведение животного, спросил хозяйку:
– А вы не наблюдали, многочтимая Нина Яковлевна, некоторого душевного, нет, не душевного, конечно, а… как бы это сказать? Ну, вот этот самый зверь, как он себя вел в то черное число? Может быть, выл, может быть, лаял, сугубо тосковал…
– Не припомню, – сказала Нина. – Голубчик Андрей Андреич, подайте мне шаль, замерзла я… – Она передернула плечами.
– Так, так… А то с сими бессловесными тварями бывает. Чуют, чуют… Ну, что ж. Ежели ничего не произошло такого, это зело утешительно. Во всяком случае, дочь моя, надо уповать на милость Божью и духа своего не угашать.
