Я остаюсь стоять с доктором Расселом и проклинаю доктора Лопеза в своей голове.

— Я не знаю, почему он так сказал, — говорю я, ёрзая на пятках и мечтая, что мимо пройдёт официант, и я смогу взять бокал шампанского и утопиться в нем.

Его темные брови в замешательстве нахмурены.

— Я сам того не зная предложил тебе должность?

— Нет, нет. — Я тру свою руку до предплечья и обратно. — Доктор Лопез просто пытается удостовериться, что до его ухода я найду новую должность, и почему-то, он считает, что мы с вами сработаемся.

Он фыркает и отворачивается.

— Это было бы впервые.

Без сомнения он имеет в виду других хирургических помощников, которые были до меня.

— Поверьте мне, я не уверена, что это хорошая идея. Как говорил доктор Лопез, я наблюдала за вашей операцией. Вы были жестоки с тем торговым представителем.

— Ты думаешь, я должен был его помиловать? — он издаёт горький смех. — Токсикологический отчёт показал, что у моего пациента была смертельная доза кобальта в крови. Его отравили тем, что, по сути, должно было его лечить. Ты думаешь, я был жестоким?

Его глаза — два горячих пламени.

Я делаю небольшой шаг назад.

Я не знала, что все было настолько плохо. Не знала, что оборудование его отравило.

— Жестоким — не подходящее слово, — говорю дрожащим голосом.

Он качает головой, явно покончив со мной.

— Будь добра, скажи доктору Лопезу, что ничего не выйдет. Тебе нужно найти другого хирурга, на которого ты сможешь работать.

Он поворачивается и уже собирается уходить, когда я протягиваю руку и хватаю его, останавливая. В один момент мой страх оборачивается здоровой дозой ярости при мысли, что он отказал мне. МНЕ!

Я бы посмеялась, если бы не была в ярости.

— Ты шутишь? Ты хоть понимаешь, что я лучший хирургический ассистент, который был у доктора Лопеза? Тебе бы повезло, что я работаю с тобой. И да, возможно, минуту назад я ошиблась, но это не значит, что я не права. Ты жестокий, и ты знаешь это. Ты не можешь собрать хорошую команду возле себя, потому что топчешься вокруг, словно ты второе пришествие Христа. Мне приходилось слушать всех твоих хирургических ассистентов, они утопали в слезах, и я всегда думала, они преувеличивают, не настолько ты ужасный, но, оказывается, они были правы. — Я понимаю, что еще держу его за руку, и дёргаюсь назад, как будто он горячая печь. Из-за моей хватки у него помялся пиджак, но ему все равно. Он сосредоточен на мне как никогда раньше. Мой тон становится жестоким и непреклонным. — И не переживай, я передам доктору Лопезу, что ничего не выйдет. Но в понедельник утром ты зайдёшь в операционную, посмотришь налево и пожалеешь, что рядом с тобой не стоит хороший хирургический помощник, такой, как я, — смеюсь и качаю головой, словно это самое большое разочарование, которое я видела. — Спокойной ночи, доктор Рассел.

Потом разворачиваюсь и случайно (нарочно) врезаюсь в него плечом, прежде чем он приходит в себя.

— Эй, ты! — подзываю официанта с телефоном сразу за дверью. — Это кокосовые креветки?

Он безмолвно кивает, широко открыв глаза из-за того, что его поймали, как он бездельничает на рабочем месте.

— Дай их мне.

— Что?

Он напуган. Он ищет менеджера, но тут только мы.

— Ты слышал меня. Сложи их всех в мою сумку, сейчас же!

Вот так я ухожу с вечеринки ушедшего на пенсию доктора Лопеза, с двумя дюжинами кокосовых креветок. Джози и я умяли их все, сидя в наших пижамах и смотря повтор «Анатомии страсти».

ГЛАВА 6

Мэтт

Никто никогда не разговаривал со мной так, как вчера Бэйли: ни коллега, ни один посетитель в больнице и уж тем более ни помощник хирурга. Разумеется, в первую очередь я был поражен, что ей хватило наглости использовать этот тон со мной, но шок и смущение уступили здоровой дозе интереса, и, как ни странно, маленькой дозе уважения. Я не мог выкинуть ее речь из головы. Мне стоило уделить ей больше внимания до того, как она убежала. Я помню, какая она была маленькая по сравнению с доктором Лопезом. Помню, как ощущалась ее нежная рука, сжатая на моем бицепсе. Самое главное, помню ее резкие слова.

«Я всегда думала, что они преувеличивают, не насколько ты ужасен, но, оказывается, они правы».

Она не страдает нехваткой смелости. Отдаю ей должное.

Следующим утром я нахожу Патрицию за ее столом, просматривающую журнал по вязанию, и прошу личное дело Бэйли. Она перестает переворачивать страницу и смотрит на меня поверх своих очков для чтения.

— Зачем оно тебе? — спрашивает Патриция, едва скрывая беспокойство. — Мне нравится эта девушка. Не заставляй ее уходить.

Я закатываю глаза.

— Просто дай мне его.

Патриции редко кто-то нравится. Если она считает необходимостью защитить Бэйли, это говорит многое о ее характере.

Она еще немного ворчит и неохотно встает, чтобы взять дело в отделе кадров. Когда через несколько минут приносит его в мой офис, мне нужно приложить больше усилий, чтобы забрать его из ее рук.

Я благодарю ее и кладу открытое досье на свой стол. Я не знаю, что хочу найти — дело с описанием ее жизни? Детали, что ей нравится и не нравится? Оно всего на несколько страниц. Я узнаю ее полное имя — Бэйли Анна Дженингс, ей двадцать шесть лет. Вчера вечером, насколько помню, она казалась моложе.

Я смотрю ее адрес и вдруг чувствую себя преследователем, но на самом деле любой работодатель делает это. Я должен знать больше о человеке, которого хочу нанять. По поводу образования, оно говорит, что Бэйли училась несколько лет в колледже, до того как бросила и решила выбрать профиль подготовки ассистента хирурга. Я переворачиваю на последнюю страницу и в конце замечаю, что у нее никто не указан как экстренный контакт. Есть только несколько зачеркнутых букв, похоже, она начинала писать кого-то, прежде чем передумала.

Эта пустая строчка — выстрел в мое холодное, бесчувственное сердце.

Я закрываю дело и откладываю его в сторону. Пью свой кофе, просматриваю электронную почту. Открываю его, снова перечитываю ее адрес, ввожу его в Гугл-карты. Она живет не в хорошем районе города, но и не в трущобах. Я удаляю историю поиска и рявкаю Патриции по интеркому принести мне еще одну чашку кофе. Она говорит мне, что если я еще когда-нибудь заговорю с ней так, то получу огромную дозу крысиного яда в следующую чашку.

Не могу встретиться с ней взглядом, когда она приносит его мне. Не могу объяснить это нервирующее чувство. Это похоже, как кто-то давит всем своим весом на мою грудь и затрудняет дыхание.

Скоро приходит мой интерн, и я кладу дело Бэйли в верхний ящик стола, как будто прячу грязную тайну. Он принес мне кофе, но я не могу его пить. Я уже выпил на одну чашку больше и чувствую себя дерганным. Мне нужно будет пойти отлить посередине операции, если я потеряю бдительность.

— У вас была хорошая ночь, доктор Рассел? — весело спрашивает он, бодро шагая.

— Ты здесь не для того, чтобы быть моим другом, — говорю я. — Ты изучил сегодняшнее дело?

Он заметно потрясен моим срывом. Я вижу в его глазах, что он хочет назвать меня мудаком, но не делает этого. У него не хватит смелости. Не то, что Бэйли.

Когда я заканчиваю операцию, уже обед. У меня урчит в животе, но прежде чем я поем, мне нужно кое о чем позаботиться.

Мне трудно найти комнату отдыха персонала. Я предполагаю, что она на том же этаже, что и комната отдыха врачей, но оказывается вверху на седьмом. Я чувствую себя идиотом, который бесцельно бродит пятнадцать минут.

Я слышу шум и болтовню из холла. Дверь широко открыта, но я не захожу. Наблюдаю из-за угла и просматриваю комнату в ее поисках. В глубине души задаюсь вопросом, смогу ли найти ее в толпе, и потом замираю.

Здесь.

Она сидит в центре стола, окружена людьми. Популярная девушка. Она улыбается и макает маленькую морковь в арахисовое масло, что для меня кажется отвратительным. Кто-то подталкивает ее, и она смотрит на меня в тот момент, когда мое лицо выдает мое неодобрение от ее кулинарных вкусов. Морковку нужно макать в ранчо и хумус, не иначе.