Думенко грустно ответил тут же:
-Да не бросал я никакой орден. Он мне кровью достался… Это все политкомовские брехни… Ты ж сам… Сам, Сеня…, на жидов попер… Ты ж в… Старом Осколе сам… чуть Пятакова в расход не пустил?! Пя-та-ко-ва!.. Када он тебя с твоими курвами… Застукал…
Семен обиженно поджал толстые губы, насупился. Помолчал, глядя куда-то в сторону, обиженно сопя, как дитя. Выдавил уже другим голосом, с заметной ехидцей:
-Я, Боря, кады тово еврейчика, Пятакова то- ись, пугнул малость… маузерком, хм, хм, ты не боись! Я-то хорошо знал, што у ево свой человечек коло Ильича примостился… Товарищ Троцкий ево звать, -он самодовольно заулыбался в густые, уже распушившиеся в тепле усы, – да тока и я не пальцем деланный! Ево человек коло товарища Ленина слева сиживает, а мой – справа крепко уселся! Это сейчас наш… Коба тихий, вроде как в тенечке, да на вторых ролях, погодь малость! Случись што с Ильичем, -он перешел на громкий хрипловатый шепот, – и он с еврейчиками, што твои мухи обсевшими нашего дорогого Вождя, да с ихней дур-р-рой –Мировой революцией – оч-чень скоро разделается! У ево стержень – ого! Любого через колено перегнеть, тока косточки хрустнуть!
Он помолчал, потом сухо добавил:
-А вот ты полез в драку, никого за спиной не имея! В штабе у тебя – одни офицеры… Отсель и недоверие к вам. И сам ты… Как воюешь –наскоком, так и политикуешь… Без особых хитростев… Без тылов! – он понизил голос, склонился к сгорбатившемуся Борису, приобнял того за худые плечи:
-К нам… давай!.. В обиду не дадим! Задавим контру, водрузим знамя нашей революции на…
-Стой! – вдруг перебил его Думенко, тяжело разгибаясь, -стой!.. –он по-школьному сложил на столе руки и, слегка иронично улыбаясь, внимательно всматривался в лицо Семена, тихо и внятно говоря:
-Ты теперь как-то… так, по-газетному… говоришь… Ну какая такая… она наша революция, Сеня? А?.. Да ежели б тогда, позапрошлой зимой, атаман Попов сдуру по нашим зимовникам не поше-е-л… Ведь для чего хлопцев-то собирали, и я и ты, Сеня! И другие? А … на станцию Куберлю… мы с тобой на кой поперлися? В мартовский морозец да пургу… Никак за коммунию… биться?! – Борис поднялся и, упершись кулаками в крышку стола, наклонил голову,– Или, может быть, мировую революцию делать? Припомни, што тогда делалося в Ильинке, Семен! Сколь народу сбежалося! И што творили по хуторам казаки поповские… Да мы ж просто, под прикрытие бронепоездов Гришки Шевкопляса… Иначе нас с нашим.. балаганом… казачки в голой степи…– он задохнулся на полуслове, – болтались бы мы с тобою на первом же тутовнике!.. –он отчего-то бросил быстрый взгляд в угол хаты, где задернутая потемневшей цветастой занавеской виднелась большая икона.
Помолчали. В печи весело трещали дрова, за дверью, наглухо обитой толстой драной повстиной, то и дело слышалась какая-то возня, вскрики, дружный смех многих глоток. В степи разбиралась пурга и тонкое ее пение уже струилось в хату из-под соломенной крыши.
-А может, ты уже и в коммунистах состоишь, Семен?!
Буденный виновато поджал под табурет ноги в новеньких, вспотевших в жаркой комнате, яловых сапогах. Пробасил в усы:
-Правильно… Самооборона. Оно гуртом как-то спокойнее… тады… було. А в коммунисты ты мене, Боря, покуда не записывай… К жидам… Я волю люблю. Не того я поля ягода!– возвысил он голос.
-Вот! Я ж тебя знаю, как облупленного!.. Ты ж ни слухом… Ни духом, -Борис вдруг тяжело и мучительно закашлялся, зло схаркнул в платок, скомкав, быстро бросил его в поддувайло печи, -и не собирался в ихнюю коммунию… Ты ж до войны… собственный конный заводик… ставить собирался…, -он поднялся, встал позади Буденного, положивши тонкие сухие руки ему на широкие плечи, -офицерам скакунов гонял…, рублик к рублику откладывал… Глядишь, и могло быть, стал бы ты рано или поздно и милли-он-щиком, а, Сеня? Скакунов бы по выставкам возил… Господа, господа-а-а!… А какого конного завода сей жеребец? А Буденновского завода, мадам! Делайте ставку!.. – съязвил Борис, слегка улыбаясь тонкими бледными губами, -ежели бы, к примеру, не ихний переворот в Питере… А? И денежки твои тю-тю-ю… не пропали в банке?
Буденный тяжко вздохнул, задумался, поминутно хмурясь, морща широкий лоб в каких-то своих мыслях. Поднял снизу вверх голову:
-Вот шо я тебе скажу, Боря… Я ить…, хучь на пяток годков, да старшее тебе. Та и в званиях мы… вахмистры оба. Хучь ты и любитель пощеголять в есауловском кительке да с золотыми погонами! А я ить… и с хунхузами повоевать успел… , и с турками, и с немаками. И довелося с самим царем, вот как с тобой, за ручку… ,-он резко поднялся, было видно, что горькая обида жабой гложет его нутро, -не-не… все как есть, я на твою правду не обижаюся… Та тока вот… што скажу тебе… , Борька. Ить той красивый поезд… давно ушел, господин есаул!.. Другие составы теперя громыхають по нашей рассейской рельсе… И мы… теперя с тобою… с энтим исделать ничего не могем. И теперя нам с тобою, хучь на передок, хучь на подножку последнего вагону, а заскочить надобно. И удержаться! Иначе – каюк!
Он шумно прерывисто дышал и Думенко видел, что хочет Семен сказать еще что-то, да не решается…
-А давай мы, Борька…, выпьем с тобой за наш третий… со-цалистический? –Буденный слабо усмехнулся и взялся крупной с узловатыми пальцами ладонью за вспотевший стакан, -Гришки Шевкопляса… полк?
Борис отвернулся к окну, глухо проговорил, глядя в никуда:
-Семен…, слухай, што я тебе тут скажу. За мою голову Деникин миллион даеть. А тут… у своих, тоже скоро расправа будеть… Не нужны им такие, как я… Раньше были нужны, когда Республика на волоске висела, а теперя… Ежели завтра… аркан на шею накинуть, да поволокуть… Выручишь? – Борис заблестевшими глазами пытливо всматривался в старого боевого друга, -тебе ж тока свистнуть… У тебя в Первой конной больше половины состава – мои бывшие хлопцы… А тут жиды скоро всю власть все равно заберуть… Мы кровь проливаем, а они, суки, потом править будут?! Поддержишь?
Семен вскочил, как ошпаренный, зашипел, пугливо озираясь:
-Дурак ты, Борька! Да… Деникин нас с тобою на первой же березе тут же и повесит! А Краснов с Улагаем, каковых мы с тобою… потрошили?.. Што, усе нам с тобою возьмуть и простять, как батюшка на духу? Да и тут… Уже прощения тады… не жди!
-Я не собираюсь… К белякам, Сенька, – устало бросил Борис, отвернувшись и отрешенно глядя в зашторенное окошко, -как же я там… к примеру, с Красновым… Они ж, мою Марфушу… порубали беременную… Батя… замучен. Рази ж такое… прощается? Да я, ежели где доведется встренуть того же Краснова… кадык ему выну!..
Но Семен уже быстро вышел, на ходу набросивши парующий кожух на широкие плечи и не прощаясь. Хлопнула, как винтовочный выстрел, дверь. Через минуту раздался дружный удаляющийся топот многих копыт.
Разлитая в мутные стаканы водка так и осталась нетронутой на столе. Кипяток то же – давно остыл.
-Ишь, герой! Пол-дивизии его охраняють…,– невесело вздохнул Борис. Он склонил голову, глубоко задумался. И когда ж это про меж ним и Семеном первая черная кошка пробегла? Вроде вместе пошли, дрались, как черти, часто друг друга прикрывая и из лап верной смерти выручая. Сенька тщеславен и очень обидчив. Чуть што – револьвер выхватывает. Когда? Может именно тогда, жарким летом восемнадцатого под Чунусовской, когда после жестокого боя не хватало подвод, чтоб вывезти всех раненых, а у Семена его жена со своими пожитками в обозе занимала целых шесть телег… Борис тогда просто приказал сбросить и жену, и скарб, и раненые были спасены. Сенька тогда тоже в горячке свой револьвер выхватил, хлопцы на руке повисли, не дали… Затаил, видать, Сеня обиду, а с ней и камень за пазухой… Разошлися пути-дорожки… Семен к комиссарам прочно прилип… А комиссары явно ведут не туда: из одного ярма едва выбрались, так тут же в другое лезем… Троцкого как послушать…. Трудовые армии… Никакой личной собственности… Обобществление огульное… вплоть до баб… Э-эх, мать – Рассея! Куда ты, убогая?..
