– Давненько мы с вами не виделись…
– Добрый вечер. Как ваше здоровье, товарищ Андропов?
– Какое теперь здоровье! Нет у меня больше здоровья.
С разговором, академик почувствовал себя уверенней, глаза его привыкали к семеркам палаты, и краем глаза он рассмотрел большой белый аппарат в углу, от которого тянулись к генсеку трубки. Аппарат мерно вздыхал с мягким металлическим шелестом, и изнутри слышалось бульканье жидкости. Он догадался, что это была искусственная почка, но видел такой аппарат в работе впервые.
“Long time we haven’t seen each other.”
“Good evening, comrade Andropov. How’s your health?”
“What health do you mention? I got no health any more.”
With the small talk the academician felt himself more confidently, his eyes got accustomed to the dusk, and he secretly examined the large white apparatus in the corner connected to General Secretary by flexible tubing. The apparatus sighed deeply with soft metallic murmur and a distinct liquid gurgling inside it. The academician has heard the rumors that the sick kidneys plagued the Secretary General and that seemed true. He realized that the sighing apparatus was an artificial kidney; he never saw such a sophisticated thing before.
Генсек перевел взгляд на помощника, стоявшего у двери и сказал:
– Поставьте нам что-нибудь джазовое. Дюка Эллингтона.
Помощник подошел к столу, на котором стоял стереопроигрыватель, выбрал и вынул из конверта виниловую пластинку, поставил ее на вертушку. В палате зазвучал джазовый саксофон.
– Немного громче, – сказал генсек, и саксофон зазвучал громко даже для гостиной в квартире. – Так хорошо. Идите.
General Secretary looked at his assistant sitting at the desk by the door and said softly, “Let’s hear something jazzy. Yeah, put the disk of Duke Ellington for us.”
The assistant went to the side table with a record-player, picked up from the stack on the shelf a vinyl record and put it on the turntable. The ward’s tranquility was pierced by tenor saxophone.
“Louder, please,” said the Secretary General, and the saxophone resonated too loud even for apartment parlor. “That’s fine. You can go.”
Как член ЦК, академик знал о некоторых личных интересах их лидера. Знал, что тот был первым из череды коммунистических вождей, кто понимал музыку, предпочитал классический джаз, и даже сам собирал коллекцию пластинок. Но этот громкий джаз в больничной палате, около вздыхающей искусственной почки, мог означать только старый проверенный способ партийцев защитить их разговор от прослушивания. Начиная с тридцатых годов, все сколько-нибудь важные разговоры в комнатах советские граждане вели только при громко включенном радиоприемнике.
As a member of the Central Committee academician knew about some of personal interests of their leader. Andropov was the first in a succession of Communist leaders who understood music preferring classical jazz, and he even purchased abroad through the state’s Embassies a vast record collection. But this flashy and too loud for a hospital ward jazz music could mean only the reliable and sure way to protect their conversation from eavesdropping, that was frequently used by party’s members from revolutionary days. In the thirties, those deadly gulag years, and even later, all somewhat serious talks the Soviet people normally accompanied with the loud noise of the radio broadcasts.
– Как продвигается ваша работа, – спросил генсек академика.
– У нас давно все готово, товарищ Генеральный секретарь.
– Это хорошо. Вы сами видите, что происходит в стране. Повсеместная коррупция, разгильдяйство, попрание законности. И вдобавок еще эта война в Афганистане. Я пытаюсь навести порядок и… пока не попал сюда, делал все, что мог. Ответьте мне прямо, как коммунист, вы можете вырастить из ваших клонов ленинскую гвардию – быстро, ударными темпами?
– Но потребуются десятилетия… – начал было академик, но тот оборвал его.
– Нет, это для нас слишком долго. Советский Союз столько не протянет. Нужно быстрей.
“How’s your work advances?” Secretary General asked the academician, surpassing the Duke Ellington’s “Take the train A”.
“Everything is ready a long time ago, comrade Secretary General.”
“Good. You see what’s going on in our country. Corruption and negligence everywhere, and still thousands of our soldiers are killed in the bloody war at Afghanistan. I'm trying to clean this mess, and I’ve done all I could – but now I’m in this bed. Tell me honestly, as a Communist, can you grow up from your clones an active and ardent Lenin’s clique – quickly, or let’s say, with an accelerated Bolshevik tempo?”
“Well, I’m afraid it may take many decades – because you would need adequate and grown up Bolsheviks,” anxiously said academician, but the Secretary General interrupted him.
“No, that won’t do, too long a time, our Soviet Union won’t hold on that long. We need it sooner, as early as possible, or never.”
Академик впервые в своей жизни услыхал такие слова про Советский Союз, и сказал их ему генеральный секретарь его партии. Поэтому он начал говорить очень сбивчиво:
– У нас есть… в стадии экспериментов, правда… один метод ускоренного развития… Но это очень опасно для их жизни.
For the first time in his life academician had heard such words about the Soviet Union, and those words were spoken by the Secretary General of his party. Therefore, confused, he spoke then very erratically.
“Yes, we have, in the stage of experiments, a methodic of accelerated growth, though it’s very dangerous for their health, it’s a great risk to try, and we cannot foresee all the consequences …”
– Время теперь решает все. Главное, чтобы они появились среди нас, взошли только один раз на трибуну мавзолея великого Ленина на Красной площади, и чтобы их увидала вся наша страна, весь мир. Это всколыхнет, вдохнет во всех нас утраченный энтузиазм, зажжет революционное пламя в каждом коммунисте. Нам достаточно только этой искры, чтобы зажечь огонь в груди коммунистов всего мира, и он уже будет негасим, как это случилось семьдесят лет назад. А после этого ваши клоны могут уйти, они выполнят свою историческую миссию. Вы понимаете меня?
“Time’s of paramount importance now. What we need is just their appearance among us. Just let them ascend the tribune on the mausoleum of great Lenin at the Red Square, at least once or twice, so they would have been seen and heard. That would stir millions of people in our country, it will inject lost enthusiasm, ignite the revolutionary flame in the breast of every Communist. Those sparks will be sufficient to ignite a fire in the breasts of all peoples of the world, which would be inextinguishable, as it happened seventy years ago after our October revolution. That would be enough! Having done that your clones could then leave us forever, they would have had accomplished their historic mission. Am I clear to you?”
– Да, товарищ Андропов. Но, к сожалению, самое быстрое, что можно сделать, это – год для клона за два обычных человеческих. Быстрее ничего не получится, иначе, они умрут слишком рано.
– Это уже лучше…, может быть, и успеем. Может быть. Другого выхода все равно, я вижу, у нас больше нет.
– По вашему приказу я могу начать процесс зачатия буквально завтра.
“Yes, comrade Andropov. But, unfortunately, the fastest we can grow them is at the rate of two clone’s years per one of human’s, that’s twice faster than natural. No way to force the process, because they would die too soon.”
“That’s some better. Maybe we could outrun the time and avert the disaster. Possibly can – it’s just a chance. I don’t see any other rescue-boat around anyway.”
“On your orders we can start the process of conceiving the clone embryos practically tomorrow.”
