Наконец, когда она проходила мимо моего стола с видом учительницы, и строго на меня взглянула, я попросил ее остановиться.
– Я просмотрел, спасибо, очень интересно, – сказал я. – Но, мадам, меня сюда пригласили работать. Потому, что у вас тут скоро что-то произойдет. Что произойдет? Что? Кто мне это скажет?
Сначала ее глаза округлились, как у рассерженной учительницы, но потом вдруг скосили испуганно влево и вправо, будто опасаясь чужих ушей, и даже рука у нее чуть было дернулась испуганным жестом к губам.
Finally, when Myacheva was passing me by in the aisle, looking like a stern school teacher, I addressed her very politely, “Madam, I have acquainted with all these, thank you, but I was invited to work here. I was told there would happen something extraordinary very soon. What’s that? Who will tell me?”
At first her eyes widened like angry teacher’s, then looked warily sideways, right and left, as if checking foes, and then her hand jerked with frightened gesture to her lips.
– Кто? Кто вам это сказал?
– Ваш генеральный секретарь мне это сказал.
Мне даже показалось, что я ненароком обидел ее, потому что у нее начало меняться лицо, наливаясь дополнительной краской.
– Я… я не уполномочена обсуждать с вами это.
– Кто уполномочен? Покажите мне его. Я теряю здесь только время.
– Читайте пока. Я узнаю. Внимательно читайте. – Он повернулась и почти бегом пустилась, обратно, откуда только что пришла.
До конца дня я проскучал за этим столом, почитывая учебник истории и дожидаясь кого-нибудь авторитетного в этой партии, прохаживаясь иногда для разминки по коридорам офиса, и разглядывая партийцев. Так и не дождавшись никого, я наконец плюнул и уехал.
“Who, who told you that!”
“Your Secretary General told me that.” I said. It seemed as if I unintentionally offended her because her face turned red.
“I am not authorized to discuss it with you.”
“Who is authorized? Let me see that one, because I waste my time here.”
“I’ll find out. You study meanwhile.” She turned around and almost ran out of the room.”
To the end of a day I sat being bored at the table waiting for somebody with enough authority to introduce me to my job. Sometimes I left the room to stretch out and walked through the corridors, observing the colleagues. Finally, with no one coming to me, I gave up waiting and went home.
У изголовья гроба стояло почти все политбюро этой партии: Фомин, Мячева, – прочих по фамилиям я не знал. Первым выступил с речью Фомин:
– Товарищи! Друзья! Сегодня у нас скорбный день, мы провожаем в последний путь нашего соратника, верного ленинца Сергея Есенина…
«Бог ты мой! – подумал я, – фамилию великого поэта зачем же еще приплетать! Ну двойник, ну поэт, но зачем еще это!». Я не знал еще, что и настоящая фамилия у покойного была – Есенин.
At the head of the coffin, besides the portrait, was standing the Poliburo of this party: Fomin, Myacheva, and others that I had noticed yesterday. First was to speak Fomin, the Secretary General.
“Comrades, friends! This is a sorrowful day for all of us, because we pay tribute to our young colleague, ardent Communist, the faithful Leninist Sergey Yesenin.”
“Oh, my God,” I thought, “Why drag in the last name of the great poet, that’s over the top! He is out-of-time twin, a poet, a namesake, he got the same portrait at his head, but why Yesenin?” Of course, I did not know then that his last name by his Indian passport was also Yesenin.
–… Он отдал свою жизнь за наше общее дело! Он боролся до последней минуты жизни. Его слова и стихи на наших листовках и агитках будут еще долго жить, учить и призывать, они поведут за собой весь народ. Скоро выборы. Никакого нет сомнения, что мы победим. Но наш Сергей уже не порадуется нашей победе. Но ты, Сережа, не напрасно прожил свою короткую жизнь, не напрасно ты прилетел к нам из жаркой Индии. Ты выполнил свой долг до конца, выполнил его честно и мужественно…
“He gave his life for our common righteous cause!” roared Fomin. “He fought to the last moments of his life. His words and verse in the leaflets and media publicity materials will long live, they will guide whole our nation to the Leninist goals. Duma elections are coming, and no doubt we will win. But Sergey will not rejoice with all of us, we shall never see again his disarming smile, nor hear his delicate voice. But you, Sergey, did not in vain live your short life, not in vain you came to us from far away India. You’ve struggled honestly and courageously.”
Фомин еще долго говорил, в том же духе, с надрывом, и мне стало интересно, как реагируют на это собравшиеся у гроба партийцы, я оглядывался и рассматривал всех. Их скорбные до этого лица теперь светились, подбородки были у них вздернуты, глаза горели – у мужчин и женщин. Дружинники с повязками, стоявшие до сих пор у дверей, оставили свои места и подтянулись ближе, у них на лицах тоже теперь была радость. Еще я заметил сзади четверых новеньких, незнакомых, только что появившихся в зале мужчин. Я рассмотрел их внимательней. Эти были из другого теста. Лица мрачные, скучающие, у одного даже руки были в карманах. Трое из них очень крепкие, один вообще как боров, и только четвертый был суше, но жилистый и с каменным каким-то лицом. Догадаться было нетрудно: охрана, профессионалы. Те самые, по-видимому, из службы безопасности их спонсора, упомянутого давеча генсеком. Но одеты они были не в форму, а в обычную, по сезону, но подчеркнуто модную одежду.
That was a recurring and lengthy speech, and I observed the people around the coffin. The sorrowful faces of men and women were now brighter, and chins were up, eyes glistening. Drizhinniki, party militia with red bands on the sleeves, drew closer from their post at the doors, their faces shining blissfully.
I noticed also four new mourners who just entered the doors and were standing behind. These were altogether different: in expensive black suits, with grim and bored faces, one of them with his hands in the pockets. It was easy to guess: professionals, sponsor-bank’s Security. One of them was huge and powerful like a hog, another two tall muscular athletes, and the fourth was strangely both sinewy and thin, with a dead face as if cut of stone.
И вдруг в траурной тишине, ставшей только глуше из-за твердого голоса генсека, я услыхал какой-то шум за дверями. Сначала это был женский громкий разговор на повышенных тонах, но потом он перешел в раздраженные крики. Я подумал, что это доносится из соседнего ритуального зала: нервные срывы, истерики и припадки тут были обычным делом. Но эти крики становились громче, доносились уже рядом, из-за наших дверей. Вдруг дверь в ритуальный зал со стуком распахнулись, и я увидал в проеме двух женщин. Одна рвалась к нам в зал, другая тянула ее за платье и за плечи назад. Наконец, первая женщина вырвалась и с криком «А-а» побежала по нашему залу, расталкивая всех по пути, к гробу. Темная шаль, бывшая на ее голове, соскользнула и, зацепившись за ее плечо, летела за ней черной птицей.
Suddenly mourning silence that was strained by General Secretary's firm echoing voice was pierced by shrill hysterical cries. I heard some strange sounds some minutes before, but I thought they come from adjoining ritual hall: nervous breakdowns and hysterics were commonplace here. The sounds seemed muffled at first, but then they rang out closer, and I could make out two arguing shrill female voices. Suddenly the door of our ritual hall banged open, and I saw in the doorway two women that were nearly fighting. One of them was breaking her way forward to the hall, and another one was pulling her backwards trying to stop her. Finally the first one freed herself, and with shrill “A-ah!” pushing everybody aside ran to the coffin. Dark shawl slipped from her head, but being caught by the collar flapped on her back like a black bird.
