Сердце ранит он мне до крови.
Светла реченька,
А на дне - холодный ил,
Чёлн играет с волной голубой.
Возле речки той
Ладо голову сложил,
Разлучил нас навек смертный бой.
Там, где кровушку
Ладо родный мой пролил,
Алым ягодкам нету числа.
Белы косточки
Чёрный ворон растащил,
Верный меч мурава оплела.
Сяду я в челнок,
На тот берег приплыву
И к траве-мураве припаду.
Алых ягодок
Полну пригоршню нарву,
Изолью я слезою беду.
Ой, соловушка,
Нежных песен ты не пой,
Не глумись над печальной вдовой.
Полети-ка в сад
Ты к счастливице той,
Чей любимый вернулся домой.
Голос казался знакомым до дрожи. Звучал он как будто негромко, но песня сама влетала на ночных крыльях в окно, щекоча душу печалью. Кудря, прислушиваясь, замолк, его братец тоже. Песня стихла, но малыши вскоре мирно засопели, будто и не было недавних прихотей и выкрутасов. Будинка, удивлённая столь сильным успокоительным воздействием песни, прошептала:
— Домик, приглуши свет!
Испускающие серебристо-лунное сияние стены начали тускнеть, вскоре осталось лишь совсем слабое мерцание по углам, не мешавшее спать. Будинка высунулась в окно, вдыхая ночную прохладу, и ждала, не раздастся ли снова песня... Пахло яблоком-падалицей, веяло холодком — предвестником скорой осени. Не зябко ли там певице, если она ещё в саду?
Не утерпев, Будинка тихонько спустилась и вышла, кутая плечи в большой шерстяной платок. И впрямь осенью пахло — призраком, маячившим в туманной дали. Но любимые госпожой Рамут огурцы в парнике благоденствовали и плодоносили: там Лада установила подходящее для них тепло. Ещё пахло мятой, что росла у колодца, да поздними цветами.
— Чего не спишь, Будинка?
Та вздрогнула от неожиданности: перед ней, как из-под земли, появилась Цветанка. Во тьме её глаза мерцали желтоватыми огоньками. Будинка попятилась.
— Не страшись, — тихо проговорила Цветанка. — С глазами ничего поделать не могу, ночью светятся.
Звук её живого человеческого голоса ослаблял жутковатое впечатление. Не зверское завывание, не рык чудовища — обычный голос, чуть грустный.
— Что ты, голубка? Поздно уж, спать пора. — Цветанка приблизилась, легонько обхватила Будинку за плечи. Та немного съёжилась.
— Да детушек никак угомонить не могла, — пробормотала она. — А запела ты — и они успокоились.
— Старая песня, — вздохнула Цветанка. — Она — боль моя давняя, любовь моя ушедшая.
Они присели в беседке. Будинка не противилась обнимающей за плечи руке: тёплая сила в ней пробуждала тучи мурашек, но что-то щемяще-сладкое было в этой дрожи.
— Расскажи ещё про войну, — попросила она.
— Зачем, милая? Про войну — страшно. — Тёплый голос Цветанки щекотал ухо, и, если не смотреть на огоньки глаз, то вроде и не жутко. — Я лучше тебе сказку расскажу. Жила одна девочка по кличке Заяц... Почему Заяц? За ноги быстрые так прозвали. Жила она в городе Гудке с бабушкой Чернавой, слепой ведуньей, а о себе говорила в мужском роде — так далее и буду говорить: Заяц — он. И вот однажды Заяц с мальчишками-приятелями решил набрать яблок в купеческом саду... А в саду пела девочка... Девочка с глазами цвета самой тёмной вишни. Вот эту песню про соловушку и пела она. И Зайцу так захотелось эту девочку поцеловать, что он чуть не упал с яблони. Девочку звали Нежаной, она была купеческой дочкой. Не ровня нищему Зайцу. Встречались они тайком, Нежана Зайца грамоте учила и угощала вишней в меду. А потом они расстались... Нежану выдали замуж за знатного человека вдвое старше её. А Заяц стал оборотнем... Не спрашивай, как, иначе сказку и до утра не закончишь... И вот вернулся однажды зимой Заяц в Гудок — и услышал знакомую песню и знакомый голос. То пела Нежана. Она носила ребёнка от своего жестокого мужа, который бил её и душил, чтоб она не могла петь. Но она всё равно пела... И Заяц перемахнул через высокий забор и забрал Нежану с собой. Они стали жить в лесном домике... А потом у Нежаны начались роды... Она изошла кровью и умерла, но её маленькая дочурка осталась. Что делать Зайцу? Молока нет, как кормить дитя? Заяц уже отдал девочку в семью, где её стала бы кормить женщина, которая сама недавно родила. Но потом пришла женщина-оборотень по имени Невзора, и Заяц забрал дочку Нежаны назад. И Невзора выкормила её. Назвали дитя Светланой... Для Зайца она стала светом в окошке... Всем, что есть у него самого дорогого. Но сердце его так и осталось неприкаянным, нет у него дома и приюта, где оно могло бы согреться. Вот и сказочке конец... А кто слушал — молодец. — И губы Цветанки нежно, невесомо коснулись виска Будинки со вздохом. То ли в поцелуе, то ли — просто так.
Острая, мертвящая печаль пронзила Будинку — то ли от услышанного, то ли от воспоминаний о собственной жизни, эхо которых всколыхнулось в её душе. Наверно, от невыносимой смеси всего этого она и заплакала. Объятия Цветанки стали крепче и нежнее.
