Будинка уже заливалась слезами от облегчения, счастья и благодарности ко всем, кто проявил к ней такое участие, заботился и защищал. Она чуть не сползла на пол, чтоб поклониться Огнеславе в ноги, но княгиня не позволила.

   — Ну, ну, это лишнее, милая.

   — Благодарю тебя, государыня, — всхлипывала Будинка.

   — Не меня благодари, а госпожу Рамут, которая встала на твою защиту, — улыбнулась Огнеслава.

   — И ей я благодарна от всего сердца, — воскликнула Будинка сквозь рыдания. — От меня родные матушка с батюшкой отказались, а она приняла, исцелила, помогла... Теперь она мне вместо матушки!

   — Вот и обними свою вторую матушку, — добродушно молвила княгиня.

   Та неловко ткнулась головой в плечо Рамут, припала щекой, а Светлана временно взяла у неё детей, чтоб объятия получились как следовало. Будинка прильнула всем телом и опять зашлась в счастливом плаче, сотрясалась, обнимаемая руками целительницы, и сама обнимала её что было сил. Драгона улыбалась, видя матушку смущённой и растроганной, и они со Светланой обменялись тёплым взглядом, от которого у молодой навьи снова стало сладко и светло на сердце. А в следующий миг она заметила, что Бенеда смотрит на них, многозначительно поигрывая бровями — мол, всё вижу, совет да любовь! Сердиться совсем не хотелось, напротив, Драгона протянула сестре руку, а та её сердечно пожала. Пожатие у неё было могучее.

   — Благодарю, что пришла, сестрица, — сказала Драгона.

   — Да не за что! — беззаботно отозвалась та. — Ну, вот и славно, что всё так закончилось. А теперь я, с вашего позволения, побегу на работу. Надо моего мальца проведать.

   Она всё пеклась о Малко, готовила его, воздействуя на его позвоночник, чтобы ко времени операции тот был достаточно податлив.

   — Давай, — кивнула Драгона.

   Рамут тоже кивнула. Бенеда поклонилась княгине и Радимире, ласково подмигнула Будинке и исчезла в проходе.

   Когда все начали покидать судебную палату, судья опустился на своё место и выдохнул, снял шапку, пригладил примятые ею волосы и утёр влажный лоб:

   — Уф-ф... Едрёна кочерыжка! Ну и дельце...

   Приговор он Зрыке влепил суровый, дабы угодить Огнеславе. Не вмешайся она, может, и отделался бы муж парой дней в темнице да денежной выплатой в казну. А ежели бы истец судью хорошо подмаслил, то и вовсе в его пользу могло дело повернуть. Но в присутствии белогорской княгини, под её строгим взглядом судья не мог поступить иначе, поэтому судил образцово-показательно, проявляя всё своё служебное рвение.

   Поздним вечером, выйдя на крыльцо больницы с трубкой бакко в зубах, Драгона устремила взгляд в чистое весеннее небо. Пахло сыростью, талым снегом, просыпающейся от зимнего сна землёй и... знакомыми цветочными чарами — то ли яблоневым цветом, то ли ландышами, хотя и до того, и до другого было ещё далековато. Драгона знала, кому эти чары принадлежат, но не спешила оборачиваться — стояла в этом щемяще-нежном весеннем облаке, наслаждаясь до дрожи сердца и сладкого ёканья в животе.

   На её плечи легли лёгкие руки, чуть погладили, просачиваясь живым теплом ладоней даже сквозь плотную ткань чёрного кафтана. Драгона улыбнулась, вынула изо рта трубку и ждала.

   — Твоя матушка — достойнейшая из достойных, — бубенцовой трелью прозвенел голос Светланы. — И дочки у неё получились замечательные. Все умницы.

   Навья обернулась, нырнув взглядом и душой в медовую глубину ласковых глаз, смотревших на неё тепло, серьёзно, доверчиво.

   — Дум еррт дий файйегаште мэддельн дар вельдирр, — проговорила она. — Йег лейфеде дийг, Светлана.

   Наклоняясь и приближая лицо, Драгона чувствовала усиление цветочной весенней сладости, от которой уже кружилась голова. Лёгкий хмель поворачивал не её саму, а мир вокруг них обеих, безмятежное тёмно-синее небо веяло прохладой, а дыхание Светланы — живительным теплом.

   — Я уже знаю, как переводится первая часть твоих слов, — шевельнулись губы кудесницы в жаркой близости от рта навьи. — А вот что значит вторая?

   Вместо ответа Драгона безоглядно, будто прыгая с утёса в воду, нырнула в тёплую, чуть дрожащую нежность шёлковых лепестков... то ли яблоневых, то ли ландышевых. Её собственные губы, должно быть, пахли бакко, и его терпкость мешалась с весенней сладостью — не приторной, а свежей, ластящейся к сердцу дуновением доброго ветерка. Ветерок пробирался за пазуху, доверчиво сворачивался там маленьким хрупким зверьком с огромными глазами и крошечными лапками. «Я теперь твой... Ты же не покинешь меня?» — мерцало в росисто-прозрачных глазах этого создания. «Никогда не покину, мой маленький, — нежно пело в груди у Драгоны ему в ответ. — Я тоже твоя, мой родной».

   Это было удивительное весеннее чудо — изящный стан милой кудесницы в кольце объятий навьи. И ещё более прекрасным чудом стало дышащее яблоневыми чарами кольцо рук Светланы вокруг её шеи и плеч, а потом — шёпот-шелест, шёпот — вздох цветущей вишнёвой кроны, коснувшийся губ молодой целительницы:

   — Я тоже тебя люблю, Драгона.

6

   Колдовские пальцы Лады творили волшбу, осыпая золотой мерцающей пыльцой внутреннюю поверхность огуречной теплицы. Потом она принялась рассыпать горсти этой пыльцы по грядкам, и та впитывалась в землю.

   — Земле — плодородие! — шептала она. — Воздуху — тепло!

   Снаружи стояли горшочки с огуречной рассадой и два ведра воды из Тиши. Было раннее утро, слышались птичьи голоса, и Рамут, любуясь работой дочери и наслаждаясь одним из своих редких выходных, то и дело порывалась помочь.

   — Матушка, сиди, сиди, отдыхай, — отказывалась та. — Мне в радость для тебя трудиться! У тебя и так труда хватает в жизни.