Та, прижимая руку к окровавленному животу, шаталась. Раздался бабий вопль:

   — Ой, ой! Убили, убили!

   Заголосили ещё какие-то женщины, а Серебрица медленно осела на снег, заливая его кровью. Цветанка, шумно дыша и рыча сквозь стиснутые зубы, пыталась понять, кто нанёс ей удар, и не могла. Но клинок был точно не белогорский, иначе Серебрице пришёл бы конец в тот же миг.

   — Ой, ой, что же вы делаете, душегубцы! — жалостливо голосила баба. — Девоньку убили!

   — Да какая же она тебе девонька? — пробасил мужской голос. — Она ж дралась, как сто разъярённых леших! А уши и клыки её видишь? Это ж оборотень!

   — Ох, матушки мои! — испуганно воскликнула баба. — Охти мне, оборотень!

   Видимо, тот последний оставшийся на ногах человек и пырнул Серебрицу своим мечом. А остальные были бесславно повержены: двое, снесённые огромной глыбой — нижним шаром от снеговика, до сих пор безуспешно пытались выбраться из плотного, неподатливого сугроба; ушибленный окороком всё ещё лежал без памяти, облитый мёдом намертво прилип к спине товарища с мороженой рыбой в зубах. Боец, нанёсший Серебрице удар, хотел подойти и злобно пнуть её ногой, но поскользнулся на одном из солёных огурцов, которыми было усеяно место стычки, и шлёпнулся на спину, ударившись копчиком.

   Серебрицу подняли и положили на выстланную соломой телегу, а на запястьях Цветанки застегнулись белогорские кандалы. Знакомая тяжесть придавила её к земле, будто на плечи ей поставили целый дом. С виду — тонкие, лёгкие и красивые, а не шевельнёшься в них вольно, лишнего шага не сделаешь.

   — Лекаря, — хрипела Цветанка. — Лекаря ей хоть позовите...

   — Позовём, позовём, не волнуйся, — ответила женщина-кошка, которая обездвижила её.

   — Скажи хоть, за что? Что мы такого сделали? — придавленная горечью, отчаянием и белогорской волшбой, тихо спросила Цветанка.

   Лишь очутившись в темнице на куче соломы, она услышала причину, по которой их схватили: оказывается, та женщина, которой Серебрица вырвала больной зуб, чуть не умерла. Врачи чудом спасли жизнь и ей, и ребёнку в её утробе.

   — Из-за зуба? — не поверила своим ушам Цветанка.

   — Да, из-за зуба, — ответила молодая навья в строгом чёрном кафтане, с холодными голубыми глазами. — Грязные щипцы занесли заразу, и та попала в кровь. Варварский способ, которым твоя приятельница пыталась лечить эту женщину, чуть её не убил. Меня зовут Минушь, я врач, часто здесь работаю, лечу заключённых. Твоя подруга тяжело ранена, но не подпускает к себе никого. Мы попробуем позвать к ней самую главную целительницу, госпожу Рамут. Будем надеяться, она сможет помочь.

   Цветанка осталась одна на соломе, под тяжестью белогорских кандалов. В памяти всплывали картинки: пронзившая шубку Дарёны стрела, темница, холод, серые с золотыми ободками глаза Радимиры, долгий рассказ. Историю всей своей жизни Цветанка тогда поведала женщине-кошке, и та не посмеялась, не осудила. Не злая, не жестокая, напротив — спокойная, мудрая и понимающая.

   Потянулись часы в неизвестности...

<p>

*</p>

   Когда Драгона по просьбе матушки Рамут пришла, чтобы узнать о самочувствии Серебрицы, которую после операции снова вернули в темницу, у входа в здание Сыскной палаты она увидела удивительную и необычную картину. Стройная девушка в красивом белом полушубке, с тёмной шелковистой косой и очень занятным, явно непростым посохом пыталась убедить стража пропустить её в темницу.

   — Оставь свой посох здесь, госпожа, — настаивал тот.

   — Но это же не оружие! — смеялась девушка. — Я честно обещаю двери не отпирать и никого не выпускать!

   — Да кто вас, волшебниц, знает, — хмыкнул страж.

   В ушах девушки висели серёжки в виде ольховых шишечек, а её чистый и белый, гладкий лоб охватывало удивительное очелье, словно сделанное из серебряных плетей вьюнка. Точно такой же вьющийся узор оплетал посох.

   — Что такое? — подходя, спросила Драгона. — Почему ты не пускаешь уважаемую госпожу волшебницу?

   — Да мало ли, — упрямился страж. — Пусть идёт, но без посоха!

   — Да почему же? — снова рассмеялась девушка бубенчато-звонко.

   — А ежели ты им по двери темницы вдаришь? А он волшебный! — начал выходить из себя страж. — А дверь — бздынь! — и исчезнет. Мы злодеев ловили, ловили, а ты выпускать станешь? Нет уж! Посох приравнивается к оружию. С посохами не положено!

   — Да никого я не собираюсь выпускать! — воскликнула девушка. — Мне бы только Цветанку и Серебрицу увидеть. Почему их схватили, в чём они провинились?

   — О, так ты — знаменитая кудесница Светлана? — снова вмешалась Драгона.

   Девушка обратила на неё взгляд своих тёплых, вишнёво-карих глаз, и молодая навья вдруг ощутила себя в укромном уголке солнечного, шелестящего сада. Сердце мягко провалилось в вязкую, медовую глубину, ласковую и обволакивающую.

   — Она самая, — проговорила кудесница.

   Её нежный голос весёлыми серебряными бубенчиками рассыпался повсюду, когда она смеялась, а когда просто говорила, окутывал слушателя, точно тонкая мерцающая пыльца.

   — А я... кхм, Драгона, дочь Рамут, — представилась навья. — Я врач. Я могу кое-что объяснить тебе насчёт Цветанки и Серебрицы.

   — Что же случилось? — серьёзно и взволнованно распахнулись вишнёво-карие глаза.

   Драгона, преодолевая тягучий плен вишни в меду, вкратце рассказала. Узнав, что из-за безалаберных действий Серебрицы чуть не умерла беременная женщина, Светлана огорчённо нахмурилась.