Он тяжело вздохнул.

– Нам показалось, что вы разговариваете с кем-то о нас, – попыталась оправдаться Катя. – Нам стало подозрительно, и мы лишь хотели убедиться…

– Мы ведь строим отношения на полном доверии, не так ли? Помните, в самом начале мы договорились, что вы доверяете мне, а я доверяю вам, вы исполняете строго все мои указания, а я возвращаю вас в Москву XXI века. Почему вдруг такое недоверие? Может, у меня привычка говорить с самим собой наедине?

Но Герцог лишь казался разгневанным и сердитым. В глубине его ничего не выражающих голубых глаз плескались лукавство и смех.

– Вы ведь вовсе не сердитесь на нас? – спросила я несмело, и мои друзья удивленно на меня уставились.

– В самом деле? – нахмурил он брови, и его глаза еще больше заискрились, но теперь я не была уверена, что там блестел смех, а не сарказм. – Вы так уверены, донна? Должен вам сказать, что вы разочаровали меня больше всех. Вы бы предпочли подслушать и подсмотреть, в то время как Вильям решил сыграть в открытую. Сколько еще раз вы стояли под моей дверью, пытаясь разобрать смысл разговора?

Я онемела, не понимая, как он мог узнать, что я не в первый раз слышала его разговоры, и уж тем более то, что я хотела подсмотреть, с кем он общается. Невольно начинаешь сомневаться, психолог ли он, как утверждает Вадик, или сам дьявол во плоти, как подозревает Катя.

– Ну, мы тогда пойдем, пожалуй? – тихонько поинтересовался Вадик.

– Да нет уж, – раздался голос из отвернутого от нас кресла, возле которого стоял Герцог, – тогда вам лучше остаться, чтобы раз и навсегда избавиться от подозрений.

Мы втроем машинально отступили назад от неожиданности. Из кресла поднялся человек, поразительно похожий на Герцога и вместе с тем разительно от него отличный. То есть все в них: рост, фигура, лицо – было идентичным, но волосы второго были светлыми, густыми, более короткими, уложенными в аккуратные кудри, а лицо, то ли благодаря тому, что волосы были светлыми, то ли просто потому, что этот человек был младше Герцога, казалось моложе. Морщины не были такими глубокими, а выражение лица не таким уставшим. Напротив, он был моложав, его губы улыбались, а не кривились в улыбке, а в темно-карих глазах так и светилась честность. Этот тип вызвал бы у меня симпатию, но в тот момент неожиданность его появления, поразительное сходство с Герцогом и, главное, насмешливая презрительность на лице нашего спутника, следившего за нашей реакцией, испугала нас.

– Зря ты им показался, – бросил ему Герцог, созерцая наш испуг, смешанный со ступором и недоумением. – Посмотри, как напугал. Они же, бедненькие, до второго пришествия не отойдут.

И он рассмеялся своей удачной шутке в одиночестве, поскольку второй, мило улыбаясь, шагнул навстречу к нам и протянул мне руку:

– Вы, как я понимаю, Ольга? Очень рад, наконец, встретиться с вами. Я – герцог д'Эсте.

– Как, и вы тоже герцог? – вырвалось у меня против воли.

Незнакомец с укором посмотрел на Герцога.

– Ты что же, не предупредил их о моем появлении?

– Я не предупредил их о твоем существовании, – поправил его Герцог. – Хотел увидеть еще раз эти удивленные лица, как тогда, в гостиной дома Висконти.

И он снова засмеялся, и опять один. Его двойник укоризненно посмотрел на него.

– Ну, хорошо, – сказал Герцог, прекратив свой смех, – перед тобой Ольга, Вадик и Катя. А он, – и Герцог показал нам на двойника, – мой брат, тоже Герцог, тоже д'Эсте, но только Август д'Эсте, мой брат-близнец.

– И вы оба – дяди донны Анны? – спросила Катя.

– Да. И мы оба хотим, чтобы восторжествовала справедливость.

– А где же вы были раньше, герцог д'Эсте? – продолжала расспрашивать Катя, видимо, решив разом прояснить обстановку.

– У моего брата большая голубятня, много дел, поэтому он должен был позже присоединиться к нашему путешествию.

– Да, голуби – это моя слабость, – подтвердил Август д'Эсте, – я не мог бросить дела так скоро, как брат.

– А когда же вы присоединились к нам? Почему Герцог ничего не сказал? – не успокаивалась Катя.

– Я должен был нагнать вас во время стоянки на греческих островах, но прибыл в Мессину в тот же день, когда вы подплывали к Сицилии. Пока вы проходили через Мессинский пролив, я взошел на корабль. Правда, без особого шума…

– Мой брат не хотел афишировать факт своего пребывания на корабле до нашего прибытия в Лимассол. Ну, довольны? – два брата-близнеца, разительно отличающиеся друг от друга, стояли перед нами. Мы уже перестали что-либо понимать в играх Герцога, поэтому если бы в следующий момент брат его исчез, мы бы никак на это не отреагировали.

Август д'Эсте был еще более странным, чем Герцог: более молчаливый, склонный к созерцанию и наблюдению, он мало участвовал в беседах, предоставляя своему брату право говорить от его имени. Но он вызывал симпатию и добрые чувства по отношению к себе, ничего для этого не делая. В его темных глазах светилось участие и любовь ко всем вокруг, он был мягок, редко спорил, практически никогда не заставлял нас что-то делать, во всем полагаясь на активность своего брата, энергия в котором кипела постоянно. С его появлением Герцог перестал скрытничать и укрываться от нас в каюту, как это бывало в первые дни путешествия, теперь в нем бурлила деятельность организатора. Он заправлял всем, не спрашивая на то мнения Августа, и когда мы выразили удивление по этому поводу, сказал, что его брат младше и поэтому не является наследником герцогства. Но по братской любви Герцог разрешает ему носить титул, хотя из частной собственности у него, пожалуй, есть только голубятня. Август смиренно выслушал это откровение, не возразив даже жестом, только улыбаясь уголками губ. Его почему-то хотелось звать на «ты», он разрешал обращаться к нему по имени. Очень скоро я и Вадик смирились с его появлением, а Катя еще долго ворчала:

– Отлично, вместо одного ненормального теперь их двое, и никто не знает, чем закончится это дело. Мы путешествуем во времени с двумя психами, которые сами не знают, что будет дальше. Да еще заставили меня быть женой этого грязнули, – Катя прибиралась в комнате, собирая кожуру от фруктов, съеденных Вадиком со своей кровати и столика. В плавании мы отвыкали от постоянного внимания слуг, поскольку Николетта часто чувствовала себя плохо и не могла уследить за порядком в каютах.

– Ну, тебя же никто не заставляет спать с ним, – заметила я.

– Не заставляет?! – воскликнула Катя. – Да меня сегодня отец Джакомо ласково наставлял, что как послушная жена я обязана спать с мужем, исполнять свой долг – представляешь, этот урод на исповеди сказал, что я ему часто отказываю!

Я засмеялась. У Кати было такое негодующее выражение лица, она была страшно обижена, а я на миг представила ухмыляющееся лицо своего однокурсника на исповеди, рассказывающего святому и наивному отцу Джакомо о трудностях в личной жизни. Катя потом еще долго на меня дулась за этот смех, и мне с трудом удалось загладить свою вину, отчитав Вадика за донос.

Наконец на горизонте темной неровной полосой появился берег Кипра. Для меня это был день страха: я боялась представить, что меня ждет на этом острове, и вместе с тем – облегчения, поскольку Анвуайе серьезно достал меня своими грубыми ухаживаниями. Молчаливому Августу не понравилось чрезмерное внимание Селира ко мне, временно исполняющей обязанности донны Анны.

– Донна Анна была так холодна с ухажерами, что они либо отступали, не надеясь на взаимность, либо осаждали ее, полагаясь на то, что их упорство сломит неприступность, – сказал Август, в очередной раз уводя меня от Анвуайе и наблюдая за увеличением острова на горизонте.

– Вы не представляете, Август, как иногда хочется послать этого Анвуайе, ввести его в ступор десятком бранных словечек и жестами доказать ему, что он меня достал и… ох, когда все закончится, я ему на прощание что-нибудь устрою!

– Вам трудно держать себя в руках, – заметил Август, улыбаясь. – Вы горячи, как южанка.