Нашу московскую одежду мы спрятали в сундук, а из вещей, что были в сумках, взяли только то, что могло пригодиться нам в этом веке – то был учебник латыни Вадика и блеск для губ. Все остальное, в том числе ключи от дома, сотовые и ручки, от которых пришлось отказаться по строгому приказу барона, мы оставили вместе с одеждой в сундуке.

Для нас начались тяжелые дни. Барон, который отныне просил называть себя герцогом Вельфом д'Эсте, был беспощаден. Мы зубрили наизусть молитвы на латыни, поговорки и крылатые фразы, модные в то время. Каждый день он заставлял нас писать чернилами на толстой бумаге, по которой перья странно и отвратительно скрипели. Чистописание выводило меня из себя – я вечно оказывалась вся перепачкана чернилами по уши, Николетта убивалась над безнадежно испачканными платьями, и отчаяние девушки так угнетало меня, что я взяла за правило писать за столом, положив свернутую в несколько раз ткань на колени и обмотав правую руку по плечо.

Вид у меня при этом был глупейший, и я порой сама смеялась над собою, когда была в хорошем настроении. Но это бывало редко. Герцог хотел, чтобы я как можно скорее запомнила все подробности жизни донны Анны до того происшествия. Меня порой удивляло, как дядя, с которым донна Анна так мало общалась, воспитанная вдали от него, может так много знать о ее жизни. Каждый день для меня начинался с пытки: я перечисляла всех родственников донны Анны и ее мужа, их возраст, привычки, состояние. Герцог заставлял меня запоминать все мелочи средневековой жизни: от того, как держать себя за столом, до того, как ложиться спать.

Поездки на лошадях поначалу приносили только боль и муку, но постепенно становились приятнее, хоть Герцог и не давал нам расслабиться, постоянно рассказывая что-нибудь из «современной» истории, чтобы мы были в курсе событий, происходящих в мире.

Неаполь поражал нас своей живописностью и удивительной легкостью: при взгляде на город казалось, что это прекрасный мираж. Несмотря на то, что он был основан очень давно, Неаполь больше походил на легкомысленного повесу, чем на старика. Такое впечатление создавал, по крайней мере, Везувий, мрачно напоминавший о трагедии Помпей. Казалось безрассудством основать город у подножия этого вечно дымящегося вулкана. Однако, как объяснял нам Герцог, почва здесь была благодатной, виноградник рос отлично, да и о печальной судьбе Помпей здесь уже давно забыли. Нас так и подмывало посмотреть поближе на останки древнего города, но Герцог остудил наш пыл, сказав, что раскопки Помпей начнутся только пять веков спустя. Морской воздух создавал впечатление, что мы находимся на курорте, и мы часто спускались к морю, чтобы покататься верхом вдоль пустынных пляжей. Мы с Катей даже пару раз искупались, взяв с собой из дома простыни, но без купальников было довольно неудобно, поскольку мы все время боялись, что нас увидят. Зато Герцог потешил Катю, свозив ее на могилу Вергилия, который был похоронен на одном из холмов Неаполя. Катя постояла возле могилы поэта, о котором в свое время делала доклад, и заявила, что у нее очень странное ощущение – что она стоит у могилы друга. Да, легкость греческих и римских поэтов была куда приятнее тяжелого и немного мрачноватого Августина, чьи сочинения Герцог заставил нас прочитать.

Еще больше проблем возникало с провансальским. Мы с трудом привыкали к его чуждому звучанию и странным формам, с трудом запоминали новые слова. Вадик как ни бился, так и не смог ничего запомнить. Герцог облегчил его участь, решив, что Вадик станет англичанином. Учебник, который оказался у Вадика в тот день в портфеле, оказал нам неоценимую услугу: с его помощью мы повторно прошли курс латыни, теперь уже с большим вниманием, чем в университете – еще бы, ведь нам придется, как всем знатным людям того времени, на ней молиться и украшать беседу крылатыми выражениями!

Веселье разразилось в тот день, когда Герцог, пригласив уличных музыкантов, решил научить нас придворным танцам. На деле это оказались вовсе не танцы, а медленное хождение по зале под заунывную музыку. Мы так тупили, пытаясь запомнить хоть одну фигуру, что смеялись не умолкая. Особенно приятно было видеть кислую мину Герцога, мы славно отыгрались на нем за все мучения с языками и письмом.

Весть о том, что нам придется вскоре поехать на Кипр и там встретиться с Николо Висконти, чтобы в присутствии короля и двора опровергнуть весть о гибели донны Анны, мало обрадовала. Я слабо представляла, чего именно хочет добиться Герцог. Он хотел, чтобы я играла роль донны, но как тогда раскроется факт убийства, я не понимала.

Герцог не вдавался в подробности, а продолжал изматывать нас заданиями.

Когда Вадик узнал, что у него будет возможность встретиться с рыцарями, собирающимися в поход, он потерял покой и сон. Сама мысль о скорой встрече с теми, о ком он некогда сделал доклад по истории, вселяла в него стремление изучить все подробности куртуазного поведения, и в этом он вскоре преуспел больше нас. Его витиеватые фразы поначалу нас смешили, но по настоянию Герцога мы вскоре были вынуждены говорить таким же слогом.

Герцог д'Эсте был странным человеком. Он то постоянно общался с нами, выматывая до такой степени, что мы доползали до кроватей и валились спать от усталости, то исчезал куда-то на целый день, и мы слонялись по особняку, не зная, чем заняться. Поначалу его отлучки нас очень волновали и беспокоили, было страшно оставаться в доме со средневековыми людьми, как мы их называли между собой. Но единственное, в чем мы были уверены, что герцог вернется не с пустыми руками. Он привозил нам с Катей новые платья и плащи, мелкие вещи обихода, даже украшения. Откуда он все это брал, было загадкой, но постепенно мы привыкли к его отъездам, освоились в доме и даже иногда приказывали слугам на староитальянском, постепенно привыкая к этой новой и необычной жизни. Вадик постоянно был рядом с нами, поддерживая в трудные минуты, но все же он был счастлив, в отличие от нас. День, когда герцог привез ему меч и щит, надолго лишил нас его компании – он теперь пропадал во дворе, тренируясь с мечом. Заметив на щите герб, Катя спросила герцога, чей он, и тот, нисколько не смутившись, ответил, что то был фамильный герб Уилфридов.

– Уилфриды? И кто они такие? – поинтересовалась Катя.

– Это вы с Вадиком. Теперь вас зовут Катрин и Вильям Уилфрид. Семейная чета.

– Что? Я – его жена? Я не согласна! – Катя возмутилась так, как будто ее серьезно выдали замуж.

– Это было необходимо. Если бы Вадик не был твоим мужем, ему бы пришлось жить отдельно от вас. Это создало бы лишние проблемы. А так намного удобнее, вы трое можете общаться без риска быть заподозренными в незаконных связях.

– И что за имя он себе выбрал! – хмыкнула Катя. – Вильям! Прям как Шекспир! Катрин Уилфрид, – повторила она снова, – звучит ужасно.

– Помните, Катрин, что вы уроженка Прованса, близкая подруга донны Анны. Вам, в отличие от этих двух двоечников, я готов поставить по французскому пять, – Герцог увидел торжествующий блеск в Катиных глазах и лукаво добавил: – с минусом, – потом, не обращая внимания на то, как изменилось выражение Катиного лица, Герцог продолжил: – Вадик свою легенду заучил прекрасно, тренируется он тоже прилично… Думаю, что очень скоро мы сможем отправиться в плавание.

Герцог не скрывал своего нетерпения во время подготовки к отъезду, вместе с тем он очень нервничал, не раз предупреждая, чтобы мы были очень осторожны во всем, что говорим и делаем, и помнили все, чему он научил нас, потому что теперь предстоял самый жестокий из всех возможных экзаменов – жизнь. Здесь нет заранее известных вопросов, нет определенного времени, после которого можно позабыть все, что учил. Здесь постоянно надо быть настороже, в напряжении, думать, действовать мгновенно и четко, и если за ошибку на экзамене снижают оценку, то ошибка в реальности иногда может обойтись намного дороже и, быть может, ценой ее станет жизнь.