— Что же, тогда для вас не станет неожиданностью, что это ваше общее дело тоже не тайна для определенных кругов, — вдруг без выражения сказала она, обхватив себя руками, точно ее и вправду знобило. — И все подполье, и конкретно вы сами, не год уже и не два. Формально — с той первой истории и до недавнего гектографа баптистов. Ваша карточка даст фору карточке Александра Дмитриевича. Так что приглашение сюда…

— Проверка и последний шанс? — не дал ей договорить Сан Саныч. — Знаю, уважаемая Нина Ивановна, как не знать. Потому и принял предложение, и прилетел моментально. Я ее, конечно, не пройду, эту проверку. Но редактуру хотел все-таки закончить, не люблю брошенных на половине дел.

— Редактуру? — она сделала шаг вперед, словно хотела его лучше рассмотреть в розовом полумраке. — Редактуру?

— Абсолютно точно. Нас с Александром Дмитриевичем связывает многолетний творческий тандем; как вы считаете, с моей стороны будет порядочно бросить его в одиночестве так внезапно? Ему и так после цветка придется несладко. Пока нового редактора дадут, пока отношения наладишь, пока привыкнешь, да еще слежка постоянная…

— О редактуре ты, значит, подумал, а обо мне? — Выдержка ей изменила, голос сорвался, она сжала руками белую водолазку. — Ты что думаешь, я железная? Десять лет одну ошибку себе простить не могу, а это прощу? Господи, Саша, ты хоть представляешь, чем это закончится для тебя? Отдай мне тетрадь, сию секунду! Я сама что-нибудь придумаю, я им скажу, что ты старался, но у тебя не получилось, я…

Она не договорила, захлебнулась словами, вытянувшись как натянутая струна рядом с ним. А дальше произошло то, чего Александр никак не ожидал от редактора. Он взял ее лицо в ладони, наклонился к ней и поцеловал. Вместо того, чтобы возмутиться или вырваться, Нина Ивановна приподнялась на носки и ответила так, что Александр попятился в коридор, а там, не найдя ничего лучшего, ввалился в свой старый номер и прижался к стене. Куски мозаики с лихорадочной скоростью становились на свои места, от этого голова кружилась, а во рту было сухо и солоно.

«Ваш ровесник, тогда даже младше был лет на десять…»

«Почему вы его так называете…»

Балконная дверь его номера так и осталась открытой с момента, когда он забирал чемодан после завтрака. Александр дошел до разделителя двух лоджий и сполз по нему вниз, привалившись спиной. Мимоходом подумал, что из коридора его здесь не увидят. Зато с его места хорошо виделось соцветие внутри купола, алое, с перемежающимся свечением, похожим на пульсацию сердца.

Очнулся он, когда ветер донес до него сигаретный дым и голос Нины Ивановны.

— …Единственный шанс, но он отказался.

— Правильно сделал. — Судя по звуку, Сан Саныч открыл балконную дверь и курил, стоя на алюминиевом пороге. — Всё говорит за то, что гасители не способны быть читателями, не та физиология.

— Да, — отозвалась она из-за его спины. — Но ты за все эти годы ни разу никого не погасил, даже случайно. Может быть, способность исчезла? Она ведь у тебя не врожденная, а приобретенная.

— Черта с два она исчезнет, — неприязненно ответил Сан Саныч. — Любой погашенный автор остается гасителем навсегда, с этим ничего не поделаешь. Но можно грамотно выбирать цель. От меня страдали бедные стилистика с орфографией, но все-таки не сами авторы.

Нина Ивановна вышла на балкон и тоже прислонилась спиной к разделителю, сквозь тонкий щит Александр чувствовал движения и даже будто тепло ее тела, и сам затаил дыхание.

— Если мы оба откажемся, они найдут других. Протестируют, выберут подходящего…

— Это пока тетрадь существует, — напомнил Сан Саныч. — А существует она в единственном экземпляре. Копий никогда не снимают, так что, если ее уничтожить у них на глазах, как бы потом ни наседали на бедного Александра Дмитриевича, дословно воспроизвести текст он не сможет. Убить его они не посмеют, цветок тут камня на камне не оставит, так что с этой стороны он будет в безопасности. Территорию только покинуть ему не позволят, но ты за ним здесь присмотришь, он человек мягкий и законопослушный, проблем не создаст. По протоколу потом пойдут совещания, комиссии, расследования, и пока бумаги согласовываются, нужно будет найти его читателя. Есть люди, которые без меня этим займутся, ты просто передашь им копию. Адрес дам.

— Как мы сделаем копию, не читая?

— Гектограф баптистов, — засмеялся Сан Саныч. — Мы с ребятами его немного усовершенствовали, чтобы шариковую ручку принимал. Качество копий оставляет желать лучшего, весит тоже черт знает сколько, плечо мне до дыр протер, но другого варианта нет.

— Ты поэтому сюда поднялся? Копию делал?

— В основном. У холла стеклянные двери, просматриваются хорошо. Ну и хотел полюбоваться цветком, пока есть возможность. Когда еще увидишь такую красоту. За десять лет ни разу не довелось.

— Да, — отозвалась она, поворачивая голову к белому куполу. — Смертельно красиво.

Словно прислушиваясь к разговору, красная роза на молочном стебле сместилась ниже в своем бумажном плену, теперь она была точно на уровне их балконов. Александр тоже переместился ближе к дверям, к узкой щели, сквозь которую он смог видеть обоих.

— Никогда не задумывалась, почему у нас их так боятся? — спросил Сан Саныч, протягивая руку в направлении цветка и любуясь тем, как всполохи света реагируют на его движение. — Почему создателей сразу гасят, вместо того чтобы искать читателя? И что будет, если он все-таки найдется?

Нина Ивановна тоже подошла к краю балкона, но повторять жест не стала, просто прижалась щекой к мужскому плечу. Без очков ее глаза в цветочном свете горели в центре зрачков, как у средневековой ведьмы в разгар обряда.

— Говорят, цветы опасны.

— Не опаснее атомной станции. — Александр даже не удивился, что Сан Саныч использовал аргумент, который ранее приводил Дживан, после слов о слежке стало ясно, кто за кем повторяет. — Их существование нарушает нашу картину мира, ту, которая понятна и доступна всем, подтверждена физикой и химией и правительственными распоряжениями, даже вот из космоса теперь сфотографирована. Цветы в нее не вписываются. Что будет, если она рухнет?

— Хаос и деструкция? — усмехнулась Нина Ивановна, забирая у него сигарету и делая глубокую затяжку. — Отмена физики, химии и правительственных распоряжений? Конец света? Темные времена?

— Нет! — Сан Саныч недовольно вытащил сигарету из ее пальцев и вернул себе. — Новая картина мира. Более гибкая, более точная, более соответствующая реальности. Фактически — революция во взгляде на окружающий мир.

— Все равно это уничтожение, — не сдавалась Нина Ивановна, но Александр чувствовал, что она делает это больше из желания продлить отпущенные им двоим минуты, чем серьезно обсудить проблему. — Наш мир без этой картины лопнет следом, как мыльный пузырь, если ничто не будет структурировать хаос в понятную людям форму. В хаосе нельзя жить, можно только умереть. Этого добиваются эмиссары другого мира? Это их основная цель?

Сан Саныч поморщился.

— А если наоборот? Нам хотят помочь открыть дверь и научить новому языку, а мы подпираемся изнутри бревнами и азбуками. Пока не откроешь, не узнаешь. Александр Дмитриевич тут в тетради форзац расписал посторонним диалогом, и отлично там заметил в числе прочего, что вселенная — это огромный фрактал.

— Фрактал? Разве это не математическая фигура?

Сигарета Сан Саныча очертила в воздухе круг и следом еще несколько маленьких кругов рядом с первым. Дым изогнулся и поплыл причудливыми отростками, Нина Ивановна смотрела на них очень внимательно.

— Множество, обладающее свойством самоподобия, когда целое имеет ту же форму, что и одна или более частей. Может быть, мир эмиссаров похож на наш, примыкает к нашему, исходит из нашего или отделяется только тонкой перегородкой, будучи больше и свободнее. Мы ни разу не удосужились довести дело до конца. Ни разу не заглянули на ту сторону.

— А если бревна у них, а свобода у нас? И они поэтому так рвутся сюда? Была бы слишком жестокая ошибка.