Однако напряжённая поза, и пронзительно-белые белки, и нитка слюны, свешивающаяся из уголка рта - всё это складывалось в послание: "ты одна здесь, девочка-улитка, одна-одинёшенька среди двигающихся кукол, и пыльных гобеленов, и мха под лавками, и люстры, свечи на которой так давно не зажигали и не меняли, что они стали похожи на грибы. Тебе не на кого рассчитывать". На мгновение Ева почувствовала себя такой одинокой, что захотелось дать волю слезам - в третий раз с того момента, как она покинула родную деревню. Непозволительная роскошь.

   - Рабо... - проскрипел внезапно Эдгар. Сделал вторую попытку, которая завершилась более удачно: - рабо...тать на зажиточных - дурная примета. Чуешь, какой она источает запах?

   Ева ничего не чувствовала, но на всякий случай кивнула. Только после этого Эдгар продолжил:

   - Они могут отплатить целой грудой медяков, а могут вздёрнуть тебя у ворот. В любом случае, ты уже не будешь плыть, как лист по течению. Ты станешь зависеть от мальчишек, которые будут тыкать в тебя палкой. Как тебе такое понравится?

   Девочка пожала плечами и, допустив на минуту, что к Эдгару вернулся обычный для него набор чувств, опустилась на скамейку.

   - Не люблю мальчишек.

   - Теперь поздно прятаться. Мы теперь как мышки в клетке.

   - Почему все богатые живут в таких огромных домах? - спросила девочка немного погодя. - Мы ютились в нашем домике впятером, а у них здесь можно совершать путешествия из одной части дома в другую на телеге! Может, все богатые любят путешествовать, но не любят дождь и не любят выходить из дома?

   Дверь приоткрылась, к ногам гостей вывалилась сначала длинная тень, похожая на огромную змею, а потом появился господин Валдо. Игра света и тени, что испокон веку велась в этих залах, превратила его в глубокого старика, словно надеясь, что мужчина тоже скоро присоединится к молчаливому бдению теней. Он поманил их внутрь. Эдгару пришлось завернуть в себя плечи, чтобы протиснуться через дверь, а их недавний провожатый отступил к одной из стен, жеманно придерживая себя за локти, как будто опасаясь, что сейчас развалится.

   Первым делом Ева огляделась в поисках важного старика в короне, окружённого слугами и бойцовскими петухами, но в зале кроме них не было больше никого. Это была длинная и узкая комната с просторным камином, в котором, как глаза полчищ кошек во тьме, светились угли. Слегка успокоившись (никому не придётся демонстрировать хорошие манеры, о существовании которых Ева, разве что, наслышана), девочка тут же вытянула ладошки, чтобы ощутить этого трескучего красного кота, и двинулась вперёд. Взгляд скользнул по деревянной мебели, на мгновение прилёг на подушках, набитых пухом. Замер возле гобеленов на стенах, таких старых, что в их ворсе, кажется, можно заблудиться, как в дремучем лесу. Всё, на чём останавливался взгляд, рассказывало истории о лучших временах, от которых сейчас осталась разве что пыль. Хотя девочке достаточно было настоящего, живого камина, чтобы почувствовать себя в земном раю.

   - Это мой господин, - сказал человек, и девочка, глядя на камин и продолжая двигаться, врезалась в ногу застывшего Эдгара. - Барон фон Кониг.

   Вместо того, чтобы ответить, Эдгар прежде всего икнул, вызвав на себя быстро тяжелеющий взгляд господина Валдо.

   - Что здесь творится? - послышался деревянный голос Эдгара. - Какой-то ритуал?

   Рука его поднялась, чтобы осенить крёстным знамением - сначала себя, потом Валдо, который, поморщившись, неохотно перекрестился следом, и, наконец, принялась бесконтрольно крестить всё вокруг, так, будто зала на глазах Эдгара быстро заполнялась бесами.

   - Никакого ритуала, - сдержанно ответил провожатый. - Он перед тобой целиком. Точнее, всё, что от него осталось.

   Сначала Ева заметила только вазу с печеньем на столе, и рядом ещё одну - с орехами. Высокие спинки стульев свет из камина превращал в руки, тянущиеся за яствами. Внизу валялись обглоданные дочиста кости - кажется, на время пиршества сюда запускали собак. Ева бы не отказалась побыть собакой у богатеев. Только, чур, какой-нибудь чистокровной, чтобы брали с собой охотиться на кроликов и фазанов, чтобы быстро бегать и уметь дышать, вываливая язык.

   По другую сторону стола, словно одинокая сосна посреди луга, высился стул, отличающийся от соседей немалым ростом, узким сиденьем с подлокотниками и даже подставкой для ног. "Стул для детей", - подумала Ева, попутно жалея, что у неё никогда не было такого стула. Хотя, в хибарке её родителей такой предмет мебели был бы сочтен лишним: появись он вдруг, скажем, от какого проезжего маленького лорда, который задумал бы подарить его понравившейся девочке, отец тут же пустил бы его на дрова.

   Но не это главное. А то, что на детском стульчике, в облаке пышной седой шевелюры, которая, как будто бы, сама являлась источником рассеянного света в зале, восседала голова. Ева, осознав, наконец, всё неправдоподобие открывшейся ей картины, хотела вскрикнуть, как любая порядочная девчонка, но язык провалился в глотку.

   Валдо наклонился к голове, сказал:

   - Господин барон, ваша светлость! Это есть цирюльник, который недавно прибыл в город. Возможно, он сможет помочь в вашем положении.

   Ева растерянно улыбалась - она уловила знакомые нотки. Нет, при ней ещё никто никогда не разговаривал с отрубленной головой, но таким голосом могут разговаривать, например, с детьми, когда хотят внушить им что-то важное. Так мамы разговаривают с детьми, а бабушки - с внуками, которые слишком уж много шалят и заслуживают, чтобы задницу их пересекла пара-тройка алых полос.

   Эдгар, открывая и закрывая рот, как рыба, провёл последние секунды, пытаясь вспомнить, в каком порядке нужно складывать слова. Наконец, он сказал, заикаясь и хрипя:

   - Спрашиваю я, не результат ли это некоего ритуала? А может, богомерзкого фокуса? Я видел, как один фокусник распиливал мальчика, бывшего у него в услужении, пополам, а потом ещё заставлял ухо вырасти у него на пятке.

   - Ты говоришь о какой-то чёрной магии, цирюльник, - поморщился господин Валдо, - не хочу ничего об этом слышать. Нет, ему просто отрубили голову. За слишком истовую веру в Господа, представьте себе.

   Мужчины одновременно осенили себя крестным знамением.