- Кажется, вон там орешник... нарви мне его веточек, тех, что посуше.

   Ева исполнила его поручение, но Эдгар, к её удивлению, бросил их в костёр.

   - Завтра у нас будет соль, - сказал он. - Это один из небольших лесных секретов, которые узнаешь, если долго соприкасаешься с природой.

   Когда ветки прогорели, он собрал золу и сварил её в котелке, залив небольшим количеством воды. Ева, до последнего ожидавшая волшебного действа, к тому времени уже клевала носом. Так и заснула она возле остывающих углей, и великан, подняв девочку на руки, отнёс её в повозку.

   С рассветом Эдгар, кажется, немало удивился, что из города за ними никто не пришёл.

   - У злоупотребляющих вином от радушия до агрессии всего полшага, - сказал он девочке. - И на этих полшага человека может подвинуть всё что угодно, в том числе и другой человек.

   - Какой ещё человек? - спросила, безуспешно пытаясь проковырять в глазах щелочки, Ева.

   На это Эдгар ничего не ответил. Он слил солёную воду с пеплом в глиняную склянку с крепким вином, поместил туда вчерашний их трофей и накрепко закрыл пробкой.

   - Главное, чтобы туда не поступал воздух, - сказал он. - Тогда рука сохранится такая, какая есть. Не знаю зачем, но есть предчувствие, будто она нам ещё пригодится.

   Тронулись в путь. День прошёл без особенных происшествий, а вечером, во время ставшей уже традиционной беседы за приготовлением пищи, Эдгар сказал:

   - То, что мы сделали, то, что мы проникли в человеческую брюшину... такое ещё никому не позволялось. Все... даже великие врачи, те, кто сидит в университетах и несёт свет знаний остальным, те, кто пишет великие медицинские труды, все они на самом деле проводят операции лишь в собственном уме. Да ещё над свиными телами, которые считаются подобными человеку... - великан помолчал, растерянно моргая. - Ну, не будем возводить хулу на достойных учителей, если, конечно, среди ныне живущих есть достойные.

   - Почему всё так строго? - спросила Ева. - Ведь это человеческое тело. Мы ходим в нём, как... как в платье! Что плохого, если кто-то захочет взглянуть на изнанку платья? Хотя бы для того, чтобы посмотреть, где требуется её починить?

   - "Да не разъединит кто-то тела человеческого, и да не отъемлет его части, ибо грядёт великое воскрешение, и не только души воссияют на земле, но и тела дедов и прадедов, и прочих предков, живые, восстанут из могил", - нараспев произнёс Эдгар. - Справедливости ради, эти слова хорошо бы зачитать любому из великих завоевателей древности и современности... любому из великих убийц. То, что мы выбрались оттуда живыми - наверное, недосмотр одного из ангелов. Вот так - даже небесные так увлекаются созерцанием человечьих пороков, что не замечают происходящего у них перед носом преступления.

   Он неодобрительно покачал головой, как будто осуждая самого Всевышнего, которому с такой неистовостью молился при первом удобном случае, свободном от созерцаний, собирания трав и экспериментов над живой природой. А потом вскричал:

   - Но всё же! Как дивно всё там устроено, как странно, и... необычно. Древние были неправы, не существует животных, подобных человеку, и это, если подумать, очень правильно. Человек подобен Господу, так что я имел возможность одним глазком созерцать божественное устройство. Остаётся только сожалеть о том, что так мало успел разглядеть...

   Он задумался, провожая взглядом птичий клин. Шляпа была сдвинута на затылок и из-за формы головы завалилась на бок, пояс расстёгнут, позволяя одежде свободно ниспадать до земли. Эдгар походил на древнюю греческую статую, наполовину погребённую под землёй.

   - А что мёртвые? Разве не всё равно будет, если кто-то заглянет к ним внутрь и всё хорошо изучит?

   Иногда мир взрослых представлялся Еве наполненным странными и дикими правилами, которые те сами себе устанавливают, чтобы помешать нормально жить.

   - Тела почивших - великое искушение, - покачал головой цирюльник. Прибавил кратко: - Но они принадлежат Господу. Уж куда больше, чем живые, которые, словно обломанная ветка, мотаются туда и сюда, покорные порывам ветра и собственным желаниям.

   - Если хочешь, я могу тебе нарисовать, что было в животе у того человека, - в порыве великодушия сказала Ева.

   Эдгар отмахнулся.

   - Кому под силу такое изобразить? Разве что человеку, который помнит каждый свой день, начиная с рождения.

   - Мне под силу, - упрямо сказала Ева. Костоправ с изумлением посмотрел на неё - почувствовал, что она злится. - Я всё запомнила! Бывало раньше, я запоминала, где мать сажала те или иные овощи, помнила каждую грядку и куда упало каждое семечко! Честное слово, я не хвастаюсь. Сейчас покажу...

   Она огляделась в поисках ровного участка земли, на котором можно было бы рисовать.

   - У меня есть дощечка для письма, - Эдгар хлопнул в ладоши, и с ближайшей ёлки сорвалась стая ворон. Он не на шутку разволновался.

   Ступни великана гулко загрохотали по дощатому настилу повозки, и Ева навострила уши: неужели она что-то пропустила?

   В груде Эдгаровых пожитков было очень интересно рыться, и девочка занималась этим в долгие часы переездов с места на место, когда глазеть по сторонам надоедало. Великану, казалось, было всё равно, что его вещи перетряхиваются снизу доверху и внимательно изучаются юными и жадными глазами: вряд ли он сам помнил, что где лежит. Но всё заносилось в голове костоправа в специальный перечень - что и как выглядит, как пахнет и звучит, для чего пригодно... Ева была уверена - он может потеряться в развалах собственного же барахла, но зато всегда может вспомнить и долго искать какую-нибудь вещь, которая была похищена в одном из городов местными нищими, или вывалилась за борт в те времена, когда под весом Эдгара скрипела и грохотала телега в разы меньшего размера. Особенности его памяти приводили девочку в восторг, особенно когда Эдгар рассказывал о случившихся на днях событиях как о чём-то давнишнем, или же вовсе не мог их припомнить.

   Вскоре послышался голос великана: