Монашеские обители зарождались буквально из ничего. Испокон веку праведники стремились уйти от беспокойного общества. Они не желали жить в деревнях, тем более в городах, и уходили, как дикие звери, в леса, поднимались хотя бы на несколько сотен шагов к небу, чтобы построить, насколько хватит сил, из валунов себе келью. А то и просто-напросто сооружали себе крышу из открытого, необъятного неба.

   Если бы не беспокойный ум, Эдгар, наверное, тоже расстался бы с греховной, беспокойной кочевой жизнью и подался бы в отшельники. Кому он нужен - сломанная игрушка, замирающая на дорожных перекрёстках, чтобы пробормотать короткую молитву? Разве нужен он Творцу - такой, какой есть? Разве не прекрасными сотворил Бог вещи и не совершенными сделал живых существ, чтобы они радовались вместе с ним и жили в мире друг с другом? И разве по Эдгару готовили эти мерки?..

   Старцы жили и умирали, окружённые слухами и ореолом святости. В какую бы глушь не заносили их ноги, кто-нибудь всегда находил путеводную нить и следовал за ней на поклон к новоявленному святому. Хотя, вполне возможно, это просто случайность - возможно, самых хитрых и достаточно умных, чтобы уйти незаметно, так и не нашли.

   Вокруг пустынников, о местах обитания которых стало известно, росли целые городки, и вот, поощряемый папой и кардиналами, воздвигался из валунов ли, из деревьев, небесный град на земле, строгий и исполненный взывающих к небу голосов. Так, наверное, удобнее и Господу - если вдруг будет воля его забрать молящихся на небеса, он сможет сделать это одной своей дланью, зачерпнув монастырь в горсть и подняв прямиком в рай.

   Один такой монастырь путники увидели на горизонте, словно по волшебству, ближе к вечеру, когда пора уже было думать о ночлеге. Там, впереди, река: сияние её видно издалека, особенно в полдень, когда редкие солнечные лучи, словно с самой высокой в мире скалы, ныряли с облаков вниз и бесконечно отражались в водяных брызгах. Здесь был странноприимный дом. И в солнечной дымке плавало сооружение из камня, такое, какое могли бы сложить библейские гиганты доноевых времён. Неаккуратное, немного напоминающее ударяющий в землю кулак, но оттого не менее величественное. Дорога вела туда, и путники решили от неё не отклоняться.

   Эдгар при виде древних замшелых камней воспрял духом. Он почти перестал горбиться, будто хотел соответствовать медленно приближающейся громаде, на губах бродила загадочная улыбка.

   - Вот тебе и монастырь, - сказал он.

   - Ты был здесь раньше? - спросила Ева.

   - Никогда. Но в таких монастырях всегда есть, где преклонить голову. Напоят и, если повезёт, дадут поесть. Я чувствую себя здесь как дома. Кажется, знаю каждый камень.

   Ворота были распахнуты настежь. Эдгар объяснил, что в неспокойные и голодные годы внутрь можно попасть, переговорив с дежурными монахами на стене. Они дотошно расспросят, кто ты и с какой стороны явился, пригласят лекаря, чтобы оценил на глаз твоё состояние. Если в той стороне, куда ведут твои следы, свирепствует эпидемия, если странноприимный дом полон или запасы еды в монастыре подходят к концу (хотя такое маловероятно - кладовые там всегда забиты, мешки зерна заполняют зернохранилища до самого потолка, мясо вялится и сушится каждый день, а об источнике питьевой воды, который всегда есть за стенами, пекутся как о святыне), тебе откажут.

   Сейчас же в воротах никого не было, и Ева с каким-то священным содроганием укутала голову в плат густой тени, что ниспадала с ворот, будто текущая вода. Эдгар сидел на козлах и грыз травинку. Господь остался снаружи. Он заинтересовался крошечными жёлтыми цветами, растущими около плоского валуна лежащего невдалеке, на котором, видимо, присаживались отдохнуть перед дальней дорогой паломники, или - Ева очень живо это себе сейчас представила - ожидали решения относительно своей участи нищие бродяги. Эдгар сказал, что монастыри отчего-то превращали Господа в самого хмурого осла на свете: когда была возможность, он сбегал из-под присмотра монахов и устраивался на ночлег где-нибудь снаружи.

   Через двор протекал бурный ручеёк, обдирая загривок о стены храмины. Видно, что дно там каменистое, и находилось оно совсем неглубоко - можно достать рукой.

   Молодые послушники приняли у них лошадь, повели на водопой. Повозку разрешили оставить во дворе, между нужником и огородом, на котором наливались соками кочаны капусты. Изнутри обитель оказалась тесной и пахнущей сыростью. Монахи жались к стенам, шли вдоль ручья, едва умудряясь не замочить одеяние. Ева с интересом смотрела, как колышутся вокруг ног их полы. Казалось, это бредут цепочкой, сложив на груди руки, очеловеченные вороны. Очеловеченные вороны! Эдгару бы такое понравилось.

   Одна только храмина, величавое четырёхугольное сооружение, не желала тесниться. Видно было, что ей, как королеве, дали волю выбирать свой облик и формы, в то время как прочие постройки, как то: хозяйственные, кельи и предел, умеряли свои потребности сообразно с ней.

   Маленькие послушники поднесли чашу с холодной до зубовного скрежета водой, после чего вознамерились отвести их в странноприимный дом, но Эдгар строго сказал:

   - Сначала воздадим должную благодарность нашему Господу.

   Он приказал вести себя не к ослику, как предположила девочка, а к ступеням храма, где и распластался, дрожащий и стенающий, бьющий себя в грудь.

   Ева потешалась про себя, наблюдая, как мальчишки-служки, сильно старше её, косятся на Эдгара чуть ли не с ужасом, а потом подошла и провела пальцем по обрамляющим кратер на макушке краям черепа, там, где, кожа натягивалась и становилась почти белой. Плечи великана дёргались - "уж не всевышний ли до меня снизошёл?" - наверное, вертелось в его голове. У служек упали челюсти. Кажется, они готовы были смотреть на Еву и Эдгара бесконечно, но девочке быстро наскучило это занятие, и она отправилась причесать и почистить животных. Ослик устроился за плоским камнем, подогнув под себя ноги, и был в самом благостном расположении. Кажется, даже паразиты на загривке и животе не причиняли обычных беспокойств. Мгла прогнала девочку прочь, видно, не почитая её даже за человека, не говоря уж о хозяине.

   Странноприимный дом оказался длинным помещением с низким потолком, тюфяками, разложенными прямо на полу, и длинными столами, под которые за ненадобностью были задвинуты деревянные лавки. На тюфяках у дальнего конца зала отдыхали двое, а третий, согнувшись в неудобной позе, что-то зарисовывал на дощечке для записей. Ева и Эдгар подобрали себе места по вкусу. Чуть позже дом стал заполняться людьми. Цирюльник обратился к проходящему монаху.