Когда только отъезжали из Мурманска и в окне ещё проносились цейхгаузы и депо, в глаза попался плакат: «Рыбак Мурмана будь…».

Промчавшийся встречный поезд не позволил дочитать лозунг до конца, что изрядно развеселило молодых флотских офицеров, сидевших напротив.

– Который раз еду мимо этого места, а никак не могу узнать, каким же всё-таки должен быть рыбак Мурмана?! – расхохотался круглолицый капитан-лейтенант, а его худощавый товарищ, смешно насупив брови, добавил:

– Суровым!

Так и балагурили они весь путь, и ехать было весело. Североморцы наверняка были с базы атомных подводных лодок. Судя по всему, недавно пришли из похода, и теперь ехали отдыхать в санаторий. Вечером позвали ужинать в вагон-ресторан, и Паша с ними пошёл, но от водки отказался, когда каплей сказал, что рюмку ему можно. Но ведь он дал слово, пока не закончится служба – ни капли. Хотя и повод был всё-таки. А когда поезд остановился на станции Волховстрой, кто-то из них продекламировал:

– Подъезжает поезд скорый,

Из окна торчит рыбак:

«Люди, что, а Питер скоро ль,

Похмеляться, или как?..

И ещё постоянно повторяли, что МурмАнск со всеми его окрестностями, а моряки обязательно называют этот город, делая ударение на последнем слоге, это всего лишь вотчина Питера, его, своего рода, пригород, пускай и отдалённый.

КОСТЮМ ОТ ЦАРИЦЫ ЛАМАРЫ.

И вот теперь Паша сидел в гостях у любимой тётушки.

– Но у меня, Павлуша, для тебя есть сюрприз! – Генриетта Георгиевна приложила палец к губам, – Мы договорились с Ламарой Ионовной, что она сделает выкройки для твоего нового костюма!

– С Ламарой Ионовной? – Паша в удивлении открыл рот, набитый вкусным яблочным пирогом, потому что озвученное тётушкой сочетание диковинного женского имени-отчества, Ламара Ионовна напомнило ему, как он когда-то ещё подростком был безнадёжно влюблён в эту красивую молодую женщину, хотя и видел-то её всего пару раз, и вряд ли бы узнал сейчас на улице. Однако это имя вдруг пообещало ему, по крайней мере, так показалось, какие-то, пока ещё не совсем ясные перспективы.

– С Ламарой Ионовной?! Но ведь, кажется, Ламара Ионовна всегда была художником, а не портнихой?

– Да, но только она работает в Доме мод художником-модельером. Знаешь, в здании, где метро «Петроградская»? И ещё пишет стихи, и даже чудесно исполняет их на своей шестиструнной гитаре, на которой знает, ты не поверишь, целых четыре аккорда!

– Четыре аккорда, это круто! – Паша даже присвистнул от своего очередного удивления, – Я знаю лишь один аккорд… дембельский!

– Как ты сказал? – тётушка так и застыла с лопаточкой для пирога в одной руке, и кухонным ножом в другой, – День…гельский? Что-то я никогда не слышала о такой тональности?

– Дембельский аккорд, тётушка, такая, своеобразная фигура речи, – Паше очень импонировало это понятие, «фигура речи», он узнал о нём, когда изучал на службе словарь Ожегова, – Дембельский аккорд, это когда воины, уходящие в запас, строят что-нибудь для блага своей части. Какой-нибудь павильон, или сарай, иногда гауптвахту.

– Интересно, аккорд дембельский… – задумчиво повторила тётушка, словно, действительно, подыскивала этому аккорду подходящую тональность.

– Но, однако же, выкройка костюмов всегда являлась для Ламары Ионовны главным хобби! Ты даже и не представляешь, какие она выкраивает костюмы, когда бывает при вдохновении. И пиджаки, и брюки, и жилетки. Правда, все эти её вдохновения происходят нечасто. Но сейчас именно тот случай! Наверное, если бы посвятила себя только портновскому искусству, могла бы озолотиться!

«Вот только про золото бы не надо, ладно?» – морщился, как от фантомной боли Паша. Про эту боль он тоже прочёл в одной умной книге, и тоже на службе: что-то раненному человеку давно ампутировали, к примеру, руку или ногу, а отрезанное место всё равно долгое время болит. Но затем отгонял печальные мысли и пытался представить себе Ламару Ионовну.

Раньше он постоянно слышал о ней от тётушки, ведь они являлись близкими приятельницами ещё со студенческих лет. Причём, со слов тётушки всегда выходило, что уж если кем-то восхищаться, так только Ламарой Ионовной, или если правильно строить жизнь, то именно по Ламаре Ионовне Скольниковой!

– Кстати, а почему её зовут именно Ламара, а не, допустим, Тамара? – спрашивал у тётушки Паша.

– Потому что у мамы были грузинские корни и Ламарой звали её знаменитую прабабушку, служившую когда-то у великого князя!

– У какого великого князя?– не отставал Паша, и даже не заметил, насколько быстро они перешли с тётушкой на привычный слегка ироничный стиль их диалогов, выработанный ещё с его детства. Будто и не было долгой разлуки,

– Насколько мне известно, где-то читал, что грузины никогда не являлись великими князьями, ведь они не принадлежали к царской фамилии. Даже Пётр Багратион. Вечно вам, тётушка, снятся какие-то великие и нелепые князья и принцы!

Тут Паша попадал в точку, ведь мужским идеалом тётушки всегда был какой-нибудь очаровательный в своём высоком благородстве персонаж.

Не важно, князь ли это был Болконский или просто принц из Золушки.

В конце концов, это мог быть просто подпоручик Ромашов, Штирлиц или Ёган Вайс. Но нормальный мужчина обязательно должен походить на придуманный ею идеал.

– Но прабабушка Ламары Ионовны ещё и прекрасно музицировала! – не сдавалась Генриетта Георгиевна.

– Тоже знала четыре аккорда на гитаре?! – удивлялся Паша.

– Она брала уроки игры на фортепьяно у самого Баланчивадзе!

Тут тётушка властно вскидывала правую руку, словно копировала дирижирующего оркестром композитора Милитона Баланчивадзе, или, в крайнем случае, прусского генерала Бисмарка перед вторжением в Эльзасс и Лотарингию, – А так же служила гувернанткой у великого князя! Впрочем, я об этом уже говорила.

От этих слов Генриетту Георгиевну начинали слегка пробивать нервные тики лица, с нею такое иногда случалось, ещё с девичества, и вовсе не считалось патологией нервных систем, а являлось лишь небольшим функциональным расстройством от переизбытков чувствительностей темперамента. Тётушке об этом так прямо и сказал профессор Осетров из института усовершенствования врачей, когда она ходила к нему на консультацию. Так прямо и заявил, не патология, дескать, а фокусы впечатлительной юной дамочки. И у тётушки всё прошло. Правда, значительно позже стало изредка проявляться, опять же от переизбытка чувствительностей, но уже в значительной лёгкой и кратковременной степени. Просто словно кто-то её вдруг начинал дёргать за специальные верёвки лица.

– Отсюда и такое редкое для нас имя – Ламара. Поэтому! – Тётушка мгновенно переставала подмигивать тиками и переходила на торжественный тон, – Ты, не откладывая дела в долгий ящик, тотчас же садишься на автобус, и едешь на Таврическую, к Ламаре Ионовне, где она снимет с тебя мерку!

– И ещё что-нибудь! – пробормотав, размечтался Паша.

– Как? – не поняла тётушка.

– Что, ехать вот так, прямо сейчас, в форме?!

– Да, именно прямо сейчас, и в форме! Обязательно в форме! Мы с Ламарой Ионовной обо всём уже договорились! – Тётушка выпрямлялась, словно собиралась кому-то в этот момент отдавать всю свою честь, и даже, как будто прищёлкивая слегка мягкими каблуками домашних туфель. Затем твёрдой поступью, чуть ли не строевым шагом, направлялась к гардеробу, где висели Пашкины бескозырка и бушлат.

«Человек не может постоянно быть доблестным рыцарем Айвенго. И не умеет в одночасье стать Гамлетом», – думал Паша, отправляясь по указанному тётушкой маршруту, – «Для этого нужны исходные данные и ещё условия. Хотя бы в виде личного родового замка…»

Паша никогда раньше не бывал в таких домах, где жила Ламара Ионовна. При входе консьерж, на лестничной площадке кадки с фикусами, квартирная дверь, словно оббитая блестящим палисандром, высоченные потолки, модная мебель, наверное, импортная. Зато сама Ламара Ионовна оказалась стремительной и легковесной, как пушинка, и ещё зеленоглазой, с модной чёлкой и постриженным затылком, и выглядевшей моложе тётушки, наверное, лет на двадцать. Что оказалось для Паши сюрпризом.