— Мама, а в Сан-Франциско есть китайцы?
— Да, и довольно много. Хотя в основном это слуги и простые работяги, служащие прачечных и всё в таком духе.
Она подошла к гардеробу и задумалась, какие из вечерних туалетов взять с собой. Она выбрала два платья, потом вернула их на место и взяла два других. Она достала туфли из белой лайковой кожи, потом заметила на одном из каблуков небольшую царапину и снова убрала их в гардероб.
— А там есть иностранные куртизанки, или только китайские?
Мама рассмеялась:
— Там таких людей, как мы, не называют иностранцами, если только они не китайцы или смуглые итальянцы.
Я почувствовала себя униженной. Здесь по нашему внешнему виду мы считались иностранцами. Холодок пробежал по моим венам. А вдруг в Сан-Франциско я буду выглядеть как иностранка из Китая? Если люди узнают, что Тедди — мой брат, они узнают, что и в моих жилах течет китайская кровь.
— Мама, а люди будут хорошо ко мне относиться, если узнают, что я наполовину китаянка?
— Никто даже не подумает, что ты наполовину китаянка.
— Но если они узнают, они будут меня избегать?
— Никто не узнает.
Меня очень беспокоило, что она так уверена в том, чего нельзя сказать определенно. И мне придется вести себя так же уверенно, чтобы сохранить в секрете, что ее дочь — наполовину китаянка. Вот только я постоянно буду тревожиться, что меня раскроют. А она останется такой же беззаботной.
— Мы будем жить в прекрасном доме, — продолжила мама.
Я никогда не видела ее такой нежной, такой счастливой. Она даже помолодела, будто стала совсем другим человеком. Золотая Голубка говорила, что когда в женщину вселяется лисица-оборотень, это заметно по ее глазам: они слишком ярко сияют. И сейчас глаза матери и вправду сияли. Она перестала быть похожей на себя с тех пор, как встретилась с мистером Лу.
— Мой дедушка построил дом прямо перед моим рождением, — говорила мама. — Он не такой большой, как этот дом, — продолжила она, — но и не такой холодный и шумный. Он построен из дерева, и он такой прочный, что даже после сильного землетрясения, когда город почти разрушился, дом остался на месте. Его архитектура сильно отличается от той, что ты видела во французской и британской концессиях. Во-первых, он более уютный, безо всех этих высоких крепостных стен и привратников. В Сан-Франциско нам не нужно будет защищать наше уединение — у нас оно просто будет. Все, что нам понадобится, — изгородь перед домом и низкая железная калитка. Хотя вокруг дома будет ограда, она потребуется только для того, чтобы поддерживать решетки для вьющихся цветов и не пускать во двор бродячих собак. У нас есть маленькая лужайка, похожая на травяной ковер по обе стороны от дорожки, ведущей к дому. Вдоль ограды тянутся кусты рододендрона. А с другой стороны ограды растут стебли агапантуса, душистые розы, лилейники и, разумеется, фиалки. Я посадила их сама, и кроме обычного сорта там растут и душистые фиалки с замечательным ароматом: когда-то я пользовалась духами с таким же запахом, их привезли из Франции. У меня было много вещей такого цвета, и я любила конфеты из душистых фиалок, посыпанные сахаром. Это мои любимые цветы, твои тезки, милая моя Вайолет. Моя мать называла их сорняками.
— Это тоже были ее любимые цветы?
— Она их презирала и говорила, что я ухаживаю за сорной травой, — мать рассмеялась, по всей видимости, не заметив моего смятения, — Войдя в дом, ты окажешься в вестибюле. С одной его стороны идет лестница — как у нас в доме, только немного меньше. А с другой стороны — портьера карамельного цвета на медной гардине, но не такая широкая, как у нас. Если ты пройдешь за портьеру, попадешь в гостиную. Скорее всего, мебель там все та же, старинная, оставшаяся еще со времен моей бабушки. А через большую дверь можно попасть в столовую…
— А где я буду спать?
— У тебя будет прекрасная большая спальня на втором этаже, с ярко-желтыми стенами. Когда-то это была моя комната.
Ее комната! Я была так счастлива, что мне хотелось кричать! Но я старалась не выдавать своих чувств.
— Рядом с большими окнами стоит высокая кровать. А совсем близко от дома растет старый дуб. Можно открыть окно и представить себе, что ты сойка, укрывшаяся в ветвях, — это такие шумные птицы. Они запрыгивали ко мне за орешками. Но там много и других птиц: цапли, ястребы, поющие малиновки. Ты можешь найти их в книгах по орнитологии, которые есть у моей матери. Отец твоей бабушки был ботаником и иллюстратором-натуралистом. А еще у меня есть коллекция кукол, и совсем не таких, каких ты возила в коляске. Они искусно раскрашены. И по всему дому от пола до потолка целые стены из книг — тебе их на всю жизнь хватит, даже если ты будешь читать по две книги в день. Можно взять с собой книгу наверх, в круглую башенку, и почитать там. Когда я была маленькой, я украсила ее цветными платками, разложила там подушки и персидские ковры, чтобы она стала похожа на сераль. И назвала ее «Дворец паши». Или можно посмотреть в окно через подзорную трубу и отчетливо разглядеть набережную, залив и острова — их там несколько — и даже пересчитать шхуны и рыболовные суда…
Она продолжала рассказывать, погрузившись в воспоминания. В своем воображении я видела ее дом, и он все больше обретал цвета и жизнь. Меня ослепила мысль о комнате, стены в которой от пола до потолка заставлены книгами, и о спальне, где рядом с окном растет старый дуб.
Тем временем мать начала вытаскивать из открытого шкафа шкатулки с украшениями. У нее было по меньшей мере по десятку ожерелий, браслетов, брошей и заколок — подарки, полученные за прошедшие годы. Она продала большую часть украшений и сохранила только те, что больше всего ей понравились, самые ценные. Все шкатулки она сложила в свой саквояж. Неужели мы больше не вернемся сюда?
— Когда ты найдешь Тедди, мы вернемся в Шанхай?
Снова неловкая пауза.
— Не знаю. Я не могу предсказывать будущее. Шанхай очень изменился.
Мне в голову пришла ужасная мысль:
— Мама, а Карлотта тоже отправится с нами?
Мама сразу с преувеличенным вниманием повернулась к коробкам со шляпами, поэтому я поняла, каким будет ответ.
— Я без нее никуда не поеду!
— Ты останешься ради какой-то кошки?
— Я отказываюсь ехать, если не смогу взять ее с собой.
— Ладно тебе, Вайолет. Ты откажешься от своего будущего ради кошки?
— Да. Я уже почти взрослая и сама могу решать, что для меня лучше, — поспешно добавила я.
Выражение ее лица стало жестким:
— Хорошо. Если хочешь, оставайся.
Я оказалась в тупике.
— Как ты можешь заставлять меня выбирать? — спросила я осипшим голосом. — Карлотта для меня как ребенок. Она значит для меня столько же, сколько для тебя — Тедди. Я не могу бросить ее! Я не могу ее предать. Она мне доверяет!
— Я не прошу тебя выбирать, Вайолет. Выбора у тебя нет. Мы должны уехать, а Карлотта не может отправиться с нами. Мы не можем изменить корабельные правила. Вместо этого подумай о том, что мы можем и вернуться. Как только мы окажемся в Сан-Франциско, мне легче будет понять, что делать дальше. Но не раньше этого времени…
Она продолжала объяснять, но меня уже захлестнула печаль. В горле застрял ком. Я не могла объяснить Карлотте, почему мне нужно уехать.
— Пока нас не будет, — голос матери едва пробивался сквозь мою завесу печали, — о ней позаботится Золотая Голубка.
— Золотая Голубка ее боится. Никто не любит Карлотту.
— Дочка служанки Снежного Облака — Маленький Океан очень ее любит. Она будет счастлива, если сможет заботиться о ней, пока нас нет, особенно если мы выделим ей на это немного денег.
Да, это правда. Но опасения у меня оставались. Что, если Карлотта полюбит ту маленькую девочку больше, чем меня? Она может совсем меня забыть, и даже если я когда-нибудь вернусь, ей будет уже все равно. Я совсем упала духом.
И хотя мать велела мне выбрать всего четыре платья, себе она решила позволить значительно больше. Она решила, что те два багажных сундука, что у нее есть, недостаточно вместительные и крышка у них округлая, из-за чего их нельзя поставить друг на друга, а это ограничивает объем вещей, которые она может взять с собой. И они были очень старые, еще с тех времен, когда мама приехала из Сан-Франциско. Она позвала Золотую Голубку и поручила ей купить четыре новых багажных сундука, более вместительных.
