— Луция, — окликнула меня мать. — Не ставь локти на книгу!

Я быстро отстранилась и почувствовала, как краснею от унижения.

Лу Шин повернулся ко мне и сказал:

— Луция, Лу Шин — наши имена так похожи. Вы, американцы, называете это совпадением. Китайцы называют это судьбой.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ФАТА-МОРГАНА

Сан-Франциско, 1897 год

Луция Минтерн

За три дня до запланированной поездки на Фараллоновы острова мистер Бирштадт отправил нам срочную записку с извинениями. В ней говорилось, что состояние здоровья его жены ухудшилось, поэтому ему необходимо срочно вернуться в Нью-Йорк.

— Туберкулез, — заметил Лу Шин. — Слухи об этом давно ходят.

Родители вслух выразили свое сочувствие великому художнику.

А я мысленно проклинала его: не будет ни изучения птиц, ни романтической поездки.

— А у вас какие планы? — спросил отец у Лу Шина.

— Мои родные уже год спрашивают меня, когда я вернусь. И наконец я могу дать им ответ, которого они так жаждут.

Китай! Он собирался вернуться в книгу сказок, и когда она закроется, закончится, так и не начавшись, романтическая история о Луции и Лу Шине. Мне до сих пор почему-то не приходило в голову, что однажды он может вернуться домой. Если бы он знал, что это значило для меня, почему мне так нужно было сбежать в зеленую долину, где бы она ни находилась! Я жила в сумасшедшем доме с бездушными людьми: с матерью, которая любила только мертвых насекомых, с бабушкой, которая всегда раздувала огонь раздоров и склок, с дедушкой, который бесцельно бродил по дому, хотя обладал отличным здоровьем, с отцом, который всю свою страсть вкладывал в ненасытные вульвы женщин за пределами дома. За одним столом со мной сидели безумцы, излучающие свое превосходство. И главным здесь был отец, который восседал важно, словно Софокл, жевал свиную отбивную и направлял беседу о бессмысленном анализе произведений искусства. Мне приходилось сопротивляться их попыткам изменить меня, унизить, подавить мои эмоции.

Наши имена — Луция, Лу Шин. Он сказал, что это судьба. Но я ошиблась. Он не имел в виду, что нам суждено быть вместе. Судьба столкнула нас — два зернышка в облачке пыльцы, — а потом снова развела. Я слишком сильно замечталась из-за своей эмоциональной неуравновешенности и осталась в дураках, а нервы мои были на пределе.

Я слышала, как Лу Шин с сожалением говорит о том, что не сможет обучаться у мистера Бирштадта. Он рассуждал о приземленных вещах — об оплате счета в отеле и вывозе вещей мистера Бирштадта, о бронировании билетов на корабль до Шанхая, предпочтительно того, что идет кратчайшим курсом. Он думал, что корабль отходит раз в неделю.

Мать спросила, не болею ли я. Я кивнула, благодарная ей за повод уйти раньше, чем мое лицо покроется красными пятнами. Я быстро прошла в свою комнату и села за письменный стол, чтобы кратко перечислить все, что я теряю.

@@

В этой картине заключалась вся моя суть. Я не могла выразить это словами, только знала, что моя настоящая личность ускользает от меня и скоро от нее останутся только слова. Раньше я чувствовала свою душу, а сейчас едва могла вспомнить, какая она, — все то во мне, что раньше было правдивым, чистым, сильным, неизменным и оригинальным, и неважно, насколько эти качества отрицали и высмеивали другие. Я жаждала обладать создателем картины, волшебником, сотворившим чудо. Я хотела, чтобы он поделился со мной своими сомнениями, чтобы я могла поделиться с ним своими, и вместе мы смогли бы отыскать настоящую долину, не ту, что на рисунке, а реально существующую долину между двумя горами, подальше от безумного мира.

Теперь я знала, что это не просто безумное видение. Не существует такой долины. То, что я чувствовала, не было даже моей душой. Я увидела картину, и мне захотелось видеть и чувствовать в ней больше, чем всем остальным в этой комнате. Мне хотелось обладать свежестью и новизной иноземца из Китая, и я обманула себя, заставила себя поверить, что он носитель восточной мудрости и что он сможет спасти меня от несчастливой жизни. Он был принцем из моих детских сказок, который полюбит меня и спасет. Я влюбилась в художника, который сможет нарисовать такое место, где я смогла бы жить. Но ощущение всего этого пропало, оставив меня будто перед долиной смерти. Хотя я все еще желала художника. Если бы он сейчас стоял передо мной, я снова бы позволила себя обмануть, я бы кинулась в любые глубины, куда позвала бы меня похоть.

@@

В дверь постучала служанка, прервав мои размышления. Она поставила рядом с кроватью укрепляющее средство. Через несколько минут в комнату вошла мать — довольно неожиданно, поскольку она редко ко мне приходила. Она поинтересовалась, не заболела ли я. Может, у меня болит живот? Не знобит ли меня? Нет ли лихорадки? Как странно, что она интересуется моим самочувствием. Да, мне кажется, что у меня лихорадка. Она сказала, что ее беспокоит, как бы я не заразила Лу Шина. В прошлом году все азиаты, приезжающие в Сан-Франциско, должны были выдержать карантин из-за свирепствующей в Шанхае бубонной чумы.

— Если Лу Шин заболеет, это может привести к тому, что и на наш дом и нас всех наложат карантин.

Как было бы замечательно! Мы все были бы вынуждены остаться в доме, став его невольными пленниками. И он был бы прямо над моей кроватью.

Мне становилось все хуже.

Мать продолжила:

— В этом случае Лу Шина, скорее всего, отправят обратно в Китай, и он все путешествие проведет в карантинной каюте в трюме. Это будет очень некомфортное возвращение на родину.

Моя лихорадка внезапно отступила.

— Я не думаю, что заразна. Просто несварение из-за турнепса, — сказала я.

— Что бы это ни было, — ответила мать, — я надеюсь, что оно скоро пройдет и ты сможешь отправиться с нами в четверг на Фараллоновы острова. Твой дедушка сказал, что ни к чему нам упускать такую возможность. Он обещал все оплатить, включая пикник с отбивными, какой он устраивал двадцать лет назад…

Благодаря укрепляющему воздействию хороших новостей у меня наступило чудесное выздоровление, и так быстро, что уже вечером я смогла присоединиться ко всем за ужином и участвовать в обсуждении дальнейших планов. Я заметила, что Лу Шин смотрит на меня с улыбкой, которую я расценила как многозначительную, но не слишком понятную. Я знала только, что между нами лежит судьба, которая развернет его корабль.

@@

Если я не поспешу, то так и не испытаю желанного экстаза. Секс не соединит наши души, это я уже поняла. Наш союз будет плотским, но более многообещающим, чем все мои встречи с другими юношами. И мне не нужен повод в виде корабля с высокими мачтами или восхода луны над островом. Я отброшу свой страх унижения. Я приду к нему и попрошу его обладать мной. Я была уверена в себе, будто опытная шлюха.

В десять часов вечера я услышала его шаги и скрип винтовой лестницы. Я выпрыгнула из кровати, оставаясь в ночной рубашке, поднялась по лестнице и два раза стукнула в дверь.

— Да? — откликнулся он.

Я приняла его ответ за разрешение войти. Он сидел на постели, и в свете масляной лампы были хорошо видны очертания его тела. Но лицо оставалось в тени. Я ничего не сказала, а он не спросил, зачем я пришла. Я подошла к ступенькам, ведущим на возвышение. Выше пояса он был без одежды, а все остальное скрывала простыня. Он подвинулся, чтобы я могла уместиться рядом. Я легла на спину и повернула голову в сторону книжной полки. Я пока не была готова увидеть выражение его лица и понять, что он думает о моем визите к нему, таком непрошеном и дерзком.

Книга о гимнастике стояла на том же месте, где я ее оставила. Ее никто не тронул. Я не стала ее доставать, так как не хотела, чтобы вместе с нами в постели оказались эти мускулистые мужчины и веселые женщины. Раздался звук сирены, а потом лай морских львов, готовых к спариванию. Если бы он просто начал то, что делали со мной другие юноши, прилепившись ртом к какой-нибудь части моего тела!