— Понимаю, — пробормотал Маркус. — Я знал, что он считался вашим нареченным и что за него вышла Анджела, но не имел представления о том, что вы были подругами. Иначе не стал бы вас знакомить. Могу ли я рассчитывать на прощение?

Ева улыбнулась, тая под его нежным взглядом.

— Разумеется.

— Благодарю вас. Итак, мисс Сомервилль, вам понравился Бруклендс?

— О да. Очень приятный дом, — ответила она с восторгом. Ее подмывало спросить Маркуса о его отношениях с Анджелой, но гордость не позволяла.

— Рад, что он пришелся вам по вкусу, — произнес он мягко, всем своим видом выказывая удовольствие.

— Вы, помню, говорили, что у вас двое братьев, — сказала Ева просто для того, чтобы поддержать разговор. — И оба во флоте. Навряд ли они часто наезжают домой.

— Очень редко, к огорчению мамы. Ей их обоих всегда недостает.

— И ни один не хочет заняться по вашему примеру угольным промыслом?

— Нет. В этом отношении они пошли по материнской линии. Два ее дяди и один из братьев — моряки.

— А вас море не привлекает?

— Нисколько. Я в отца. И в деда. И слава Богу, иначе у меня не было бы средств содержать наш дом.

— Вы дружили с отцом?

— Еще как! А у вас, мисс Сомервилль, какие отношения с вашим отцом были у вас?

В глазах Евы появилась боль. — Наилучшие.

— Он всегда говорил о вас с огромной любовью.

— Да, и мать и отец очень меня любили. Жаль только, что я так редко видела отца. Он предпочитал большую часть времени проводить вдали от дома, что, впрочем, вам, мистер Фицалан, должно быть хорошо известно.

Последние слова прозвучали упреком.

— Вдали от вас, — поправил Маркус.

— Да-да, именно это я имела в виду. — Вопреки голосу разума Ева не могла не высказать все, что накопилось в ее душе за долгие годы. — Он неизменно отсутствовал — был то в шахте, то где-то с вами, а приходя домой, без конца рассказывал о шахте или о вас, какой, мол, вы замечательный, — и меня пронзала острая боль. Вы когда-нибудь испытывали ревность?

Маркус озадаченно поднял брови.

— Ревность? По-моему, нет.

— А вот я ревновала отца к вам. — Она горечо усмехнулась. — Всякий раз, как он упоминал ваше имя, мне хотелось закричать от обиды. Ничему плохому, что говорили о вас, он не верил, даже тот злосчастный случай на ярмарке не повлиял на его отношение к вам. Он не встал на защиту моей чести, а заявил, что во всем виновата я, и только я.

Глаза ее, негодующие, разгневанные, наполнились слезами.

Маркус понимающе кивнул. Так вот в чем дело! Наконец-то ему стала понятна причина ее холодности, даже враждебности. Они отнюдь не только следствие инцидента на ярмарке. Ее возмущало то, что отец столько времени проводил в его обществе.

— Что я могу сказать в ответ? Простите меня. Я ведь ни о чем не догадывался.

Еве казалось, что будет лучше, если она выговорится.

— А если бы догадались? Что было бы тогда?

— Не знаю.

— Впрочем, как вы могли догадаться? Ведь до этой роковой встречи на ярмарке вы и не вспоминали о моем существовании.

— Зато очень часто вспоминал вас после ярмарки.

— Неужели?! Вот уж не думала. Вы ведь тогда заявили, что я избалованная, испорченная девчонка, каких вы презираете. И вдруг оказывается, что вы обо мне вспоминали.

На лице Маркуса появилась покаянная гримаса.

— Еще раз прошу прощения. Я тогда очень разозлился.

— Да, помню, помню, но у вас были на то все основания, — вздохнула Ева. — Все, что вы мне тогда сказали, было мною заслужено. Папа, безусловно, согласился бы с каждым вашим словом.

— Возможно. Но я вижу, что вы по-прежнему переживаете его частые отлучки из дому в последние месяцы жизни.

— Заблуждаетесь. Я давно научилась относиться к этому спокойно.

— У меня, честно говоря, создалось иное впечатление. Кстати сказать, его отсутствие далеко не всегда было связано со мной. У меня масса дел, не имеющих к нему никакого отношения.

— Да, сейчас я это понимаю. И глупо с моей стороны, что я забиваю вам голову такими пустяками.

Сколько же ей пришлось пережить! Маркус сочувственно вздохнул.

— Последние недели жизни сэра Джона явились для него тяжким испытанием, и работа поддерживала его на плаву, отвлекая от мыслей о болезни. Вам хорошо известно, как он страдал от невыносимых болей. Так что не корите его за то, что он столько времени уделял работе в ущерб дому. У него не было злого умысла, он никоим образом не желал вас обидеть. Я даже думаю, что авария, погубившая его, была благом, ибо спасла его от страданий.

Наступило молчание. Прошло несколько минут, прежде чем Маркус осмелился задать самый важный для него вопрос:

— Так какое впечатление произвел на вас Бруклендс? Как вам кажется, вы могли бы здесь жить?

Вот чего она более всего опасалась! Но рано или поздно, а отвечать придется. Она вся напряглась.

— Я уже говорила, дом — замечательный.

— Это не ответ на мой вопрос. Вы уклоняетесь от ответа.

— Вот уж нет. Я понимаю, что вы имеете в виду.

— Так что же вы скажете?

Глаза их встретились, и они долго их не отводили. Еве не хотелось отвечать отказом, а почему — она и сама не знала. А какой у нее, собственно, есть иной выход? Поехать жить к бабушке или тете Шона? Между тем брак с Маркусом Фицаланом обещает ей безбедное существование до конца жизни и половину шахты «Этвуд», ту самую ниточку, которая будет связывать ее с прошлым.

Но иллюзий у нее никаких нет. Ее решение продиктовано вовсе не любовью, какая должна существовать между супругами и существовала у ее родителей. Такой любви она еще не испытывала и никогда не испытает, если вступит в брак по расчету с человеком, который женится на ней корысти ради. Что бы Маркус Фицалан там ни плел на прошлой неделе, провожая ее в Бернтвуд-Холл, добивается он ее исключительно из-за шахты.

И Ева с каменным спокойствием взглянула на Маркуса, но по ее напряженному голосу тот понял, насколько трудно ей дается решение.

— Как странно! До похорон отца мы встретились всего лишь один раз. А он решил свести нас таким необычным образом на всю жизнь. При иных обстоятельствах я бы наотрез отказалась от подобного брака и обиделась бы на папу за то, что он меня к нему вынуждает.

— Вынуждает?

— Да, вынуждает, иначе его поступок не назовешь. Мы оба признаем, что поставленное им условие выгодно нам обоим. Оба хотим владеть шахтой «Этвуд». В этом мы едины. Но в остальном все оборачивается против меня. Если я не выхожу за вас, вы ничего не выигрываете, но и не теряете. Я же теряю очень много. И мне ясно — выбора у меня нет. Нищие не выбирают, следовательно, мистер Фи-цалан, я могу ответить только однозначно: да, я выйду за вас замуж.

Даже в вечернем сумраке было видно, как Фицалан мигом помрачнел. Брови его сошлись в одну линию.

— Вы, однако же, очень откровенны, мисс Сомервилль.

— Да, такой уж у меня характер.

— Вы всегда столь прямолинейны?

— Да. А что? Вам не нравится?

— Нет, почему же, нравится, если это делается тактично и так, чтобы никого не обижать.

— Вы меня осуждаете, мистер Фицалан?

— Никогда не посмел бы. Тем более что по существу вы правы: я ничего не теряю и могу много выиграть. Но вы не обязаны выходить за меня замуж, так что решение принимаете вы. Но я надеялся, что о своем решении вы объявите мне не таким скорбным голосом, словно идете не к венцу, а на виселицу.

— Не в моих силах что-либо изменить, — вспыхнула Ева. — Трудно ожидать, что перспектива подобного замужества заставит меня прыгать от радости до небес. Видит Бог, я не хочу выходить за вас замуж. И ни за кого другого тоже не хочу. Но приходится слушать голос разума.

— Что ж, весьма вам за это благодарен, — съехидничал Маркус. — Вы, полагаю, пытались отыскать выход из этой ситуации, но, как видно, выхода нет. Разве что вы навсегда покинете Этвуд и переедете в Камбрию.

— Да, так оно и есть.

— Значит, дело решенное?

Ева издала глубокий, тяжкий вздох. — Да.