Основал острог всё тот же Иван Галкин и другой знаменитый атаман, Петр Бекетов. Но если Галкин отличался какой-то невероятной удачливостью и лихостью, то Бекетов был, судя по рассказам, дядька мудрый, хоть и не такой удачливый. Впрочем, ни того, ни другого в Усть-Куте не было. Люди они были военные, не администраторы. Шли туда, где жили немирные народы, приводили их под высокую государеву руку. В острогах же и острожках (особенно, если там было что-то кроме «примиренных народов») начиналась мирная жизнь.

В месте, где стоял Усть-Кут, кроме «примиренных народов» было много чего. Лет за пять до того, как меня занесло в этот мир, распахали здесь первое поле покрученники промышленного человека Ерофея Хабарова. Ему же принадлежала первая солеварня, стоявшая близ острога, у соленого озера. Правда, потом солеварню у озера отжал у него воевода Головин, тот самый «злой воевода». Пришлось промышленнику новую солеварню ставить на соленом ручье. Но мужик, видно, был кремень: упал, поднялся, опять пошел в гору.

Соль добывали совсем диким способом: из озера черпали ведрами воду, выливали ее в деревянный ящик, оттуда вода стекала по желобу, когда поднимали заслонку. Той водой наполняли железный чан, выпаривали воду на огне. А соль потом ссыпали в мешки и отправляли в Якутск по реке Лене. Из воеводских кладовых соль шла по всем острогам. Часть уходила даже в Енисейск. Что-то оставалось в Илиме.

Смотрящим над этими солеварнями меня и назначили. На мое счастье, предшественник со своими людьми спокойно передал мне дела и отбыл в Илим, даже саблей трясти не пришлось. При солеварнях остались работные мужики и один грамотей, который вел учет полученной соли.

Соль была здесь штукой дорогой, редкой. Потому на солеварни могли налететь лихие люди, а таких здесь было – как бы сказать – почти все, у кого оказывалось хоть какое-то оружие. А не лихие сидели за Большим камнем, как в те годы называли Урал, или гибли по дороге. Добирался сюда народ, умелый в работе и в ратном деле, в нужной мере безбашенный. Казаки и должны были защищать солеварни, сопровождать грузы по реке и по волоку до Илима.

Вообще, насколько я знал по прошлым – через Усть-Кутский острог – поездкам в Якутск, власть здесь была интересная. Был приказчик над острогом. Но его власть была только в остроге, да и то скорее над его десятком, который, если что, должен был острог защищать и собирать ясак с ближних стойбищ инородцев. В книгах так и писали, что в остроге стоит десяток казаков (по учету больше и не было, а мы проходили по другим книгам). Он же следил за плотбищем.

Отдельная власть была у смотрящего (приказчика) над пашнями, отвечающего за поставку зерна в Якутск и Илим. У него тоже были свои люди, охраняющие хлебопашцев и караваны. Были здесь и целовальники, которые ведали сбором подати с проезжающих по волоку торговых и промышленных людей. У тех тоже была своя сила. При всем том жили вполне мирно и дружно. Друг друга не задирали, в чужие дела не лезли.

В первый же вечер по прибытии, едва успели мы разместиться в остроге, как прибежал молодой казак с сообщением, что десятника (меня) приказчик зовет. Ну, зовет, так пойдем. Надел я кафтан понаряднее, нацепил саблю: хорошо помню, что встречают по одежке. Покажем, что и мы не кухаркины дети. Собрался и пошел, благо идти было до соседнего дома.

Там уже собрались местные большие люди: сам приказчик, смотрящий над пашнями, старший над целовальниками, два казачьих десятника, еще какие-то люди. Словом, местный бомонд. Стол – как положено и на Руси, и в Сибири – был изобильный до неприличия. Правда, в отличие от обычной русской кухни преобладали рыбные и мясные блюда. Собственно, не жрать я пришел.

– Вечер добрый! – со всем вежеством поклонился я.

– И тебе добрый вечер, десятник. Пожалуй к столу, – кивнул хозяин. Тоже всё в пределах вежливости.

Сотрапезники с одобрением разглядывали совсем не маленького меня. Всё же хорошо иногда быть высоким.

В местных традициях я уже был почти дока. Потому, не теряя времени, расположился на лавке. Сел на место возле хозяина. Типа себя я тоже уважаю. Принял наполненную местным самогоном чарку. Выпил. Кстати, хорошо пошла. Взял щепоть кислой капусты, закусил. Крякнул. Народ загалдел. Вроде бы приобщился.

– А что, Онуфрий Степанович, – проговорил хозяин, – Кузнецом тебя кличут? Ремесло знаешь?

– Ну, не так чтобы в Тобольске кузню открывать, но немного разумею.

– Это хорошо, – проговорил он. – У нас с кузнецом плохо совсем. Нету кузнеца. Оружье поизносилось, поломалось. А чинить некому.

– Так я не по кузнечной части. Да и кузню еще ставить надо.

– Вестимо, что не по кузнечной. Но мы тут так живем, что каждый другому помощник. Али у вас иначе?

– Как иначе? Другу помочь – дело святое.

– Вот и я говорю про то.

– Ты не бойся, Онуфрий, – промолвил дядька лет сорока от роду с копной светлых волос, выдававших выходца из поморов. – Внакладе не будешь.

– Ты, Ярко, всё о прибылях печешься, – засмеялся другой сосед.

Ага. «Вот и Хабаров объявился, что ли?» – подумал я. И внимательнее глянул на светловолосого. Одет тот был побогаче остальных: кушак шелковый. Ростом не выделялся. Смотрел с хитринкой.

– Так без выгоды, Петро, только медведь живет. Да и тот ищет малинник погуще.

– Да я своим всегда помогу. Дайте только время мне с соляными делами разобраться и кузню наладить.

– Так никто и не торопит, – засмеялся приказчик. – Торопливые здесь не водятся. О делах потом поговорим. Пока пейте, ешьте, гости дорогие.

Сидели долго. После третьей-четвертой чарки началось братание. Беловолосый действительно оказался Хабаровым. Был он не только владельцем здешних пашен и солеварен, своеуженником (хозяином) промышленников, но и старшим целовальником. Самое время мне сойтись с ним поближе.

Но особого разговора у нас не вышло. Говорили все и каждый о своем. Как и принято, все жаловались. Хозяин дома жаловался на ненадежность тунгусов, которые в любой момент могут напасть на казаков, приехавших за ясаком. Жаловались люди, что баб не хватает: не едут бабы в такую глухомань. А казаки потом тунгусок насильничают, почему и тунгусы мстить начинают. Печалились, что кремнёвое ружье, конечно, лучше фитильного, да замки оружья ломаются. А чинить некому. Особо злил всех прежний якутский воевода из важных московских бояр. И три шкуры с голого драл, и с людьми себя вел не по-людски. Да и новый воевода тоже суров. Такие вот нормальные пьяные разговоры.

Народ был, видимо, настроен на долгое сидение, но мне не терпелось начать устраиваться на новом месте. Отговорившись усталостью, пошел к своим. Переночевали в остроге. А утром я с казаками поспешил к солеварням. Располагались они недалеко от стен. В моем подчинении были водосточный желоб, идущий от соленого озерца, два железных чана – поддона для выпаривания соли, несколько худых изб, где жили работники, одна изба побольше и поновее. Там, видимо, жил мой предшественник со своими бойцами.

Всё какое-то неказистое. Самым большим строением был склад, где перед отправкой хранились мешки с солью. Соль варили круглые сутки (ночью – при свете костров). Половина работников занималась производством, а другая отсыпалась или хозяйничала. Всё это подгнившее благолепие было обнесено частоколом из не особенно крупных стволов. Была и дозорная вышка. Честно говоря, с точки зрения обороны было не ахти. Ну, что есть то и есть. Частные солеварни располагались рядом на соленом ручье. Между ними было меньше километра или, как здесь говорили, полверсты.

Расположились мы в жилище прежнего хозяина. Дом состоял из сеней, огромного зала (видимо, для общих посиделок и сна бойцов), отдельной комнаты для приказчика, небольшой клетушки, где жила баба-стряпуха (она же портомоя; кабальная или чья-то женка – я не понял). Разложили свое барахло. Расселись за столом, снедь вытащили. Стали думать о дальнейшем бытие.

С одной стороны, конечно, глушь голимая. С другой – сам себе господин: до Илима дня три идти, до Якутска – больше десяти дней. Только всё тут переделать надо по-своему.