Вновь спрятав под подол копыта, Джоан нехотя вернулась.

   - В новом корсете невозможно кувыркаться. Старый был лучше.

   - Старый был детский. Привыкай ко взрослому.

   - Ненавижу его.

   - Ешь поменьше конфет. В один прекрасный день ты потеряешь туфлю во время своей любимой вольты, и позора не оберёшься.

   - В нём дышать невозможно, не то что перекидываться.

   - Судя по тому, что я успел увидеть, дыхания тебе хватает.

   - Да я лучше дедушкину кирасу надену! - притопнула копытцем своенравная Джоан.

   - Кирасу? - король усмехнулся. - Кирасу не сможешь... Стой. Подожди.

   Он спрыгнул с постели и принялся копаться в сундуке.

   - Вот. Только уксусом почистить.

   Он вытащил произведение кузнечного искусства, недалеко ушедшее по свойствам от кирасы.

   Джоан оторопела.

   - А что? По-моему, тебе как раз.

   - Но он же... на мужчину.

   - Разве не в моде плоская грудь? Ты не хочешь, чтоб испанские послы полопались от зависти на завтрашнем балу?

   - Да он ещё уже...

   - Королевская дочь должна являть образец красоты и моды, разве не так? И воспитания, кстати.

   Король подошёл к дочери и принялся расшнуровывать на ней платье. Восемь браков чему-то его научили.

   Как только стержни с лёгким скрипом вошли в петли, Джоан сделалась образцом смирения. Этель передал преображённую дочь с рук на руки нянюшкам и камеристкам, возвратился к себе и первым делом взялся за подсвечник.

   Сперва слуги решили, что король повредился умом, сам себе сетуя на житейские неурядицы, но поспешили осенить себя крестным знаменем, когда в ответ на жалобы зазвучал голос, более двадцати лет не звучавший под сводами замка.

   - Я тебе не помощник, Этель. Я и сам слишком вспыльчив. А вот мой тесть смог воспитать трёх дочерей, не прибегая к заклинаниям и розгам. Зажги ещё одну свечу.

   - Сейчас. Кстати, ей подошёл твой корсет.

   При последних словах подслушивавший за шпалерой старый камердинер тихонько смахнул слезу.

   Фреза - широкий плоёный воротник, "мельничный жернов".