– И я больше исследователь, нежели учитель, – продолжала Кэтрин. – Я не преподавала с тех пор, как умер твой дед.

– Дедушка и Пруденс? – я тут же пожалела о своих словах. Тяжело говорить о смерти ребенка, даже спустя много лет.

Но если это и беспокоило Кэтрин, она не подавала виду:

– Да, конечно. И Пруденс.

После завтрака нам устроили грандиозную экскурсию, и Дафна побежала по лестнице следом за нами. Это был очень большой дом, одна изогнутая лестница вела направо, а другая, та, по которой шел Коннор, – налево.

– Жилые комнаты находятся на этой стороне. Каждому из вас мы выделили маленькие апартаменты. Но можем все переделать, если они вам не подойдут, – мы прошли по коридору, и она указала мне на апартаменты, которые были размером с весь наш коттедж в Браяр Хилл. Затем она исчезла в коридоре, беседуя с папой.

Я вошла в главную комнату апартаментов, выкрашенную в бледно-голубой цвет. В центре стояла кровать с балдахином, из кованого белого железа с орнаментом в виде завитков, покрытая светло-голубым ситцевым одеялом. Она выглядела гораздо удобнее папиного раскладного дивана. Я присела на край матраса и осмотрелась. Справа от кровати располагались отдельная ванная комната и гардеробная, а слева – гостиная зона с диваном, письменным столом и двумя высокими окнами, выходящими на задний двор. Комната была красивой и просторной, но я все же была рада, что не покину навсегда свой маленький уголок в старом доме. Я любила свои светящиеся в темноте звездочки, беспорядок и окно в крыше, и я не была уверена, что смогу называть эту новую комнату своей в полной мере.

– Так… тебе нравится? – я слегка вздрогнула, увидев в дверях Кэтрин. Выражение моего лица, очевидно, было достаточным ответом, потому что она продолжила: – Я послала твоего отца на чердак кое-что проверить. Надеюсь, он отвлечется на тот бардак и у нас будет пара минут, чтобы поговорить. В ближайшие месяцы у нас будет больше работы, чем ты можешь себе представить, моя дорогая. – Она присела на край кровати, поставив между нами сумку на молнии, в которой лежала маленькая коричневая книжка. – Так много зависит от тебя и твоих способностей, а мы даже не начали упражняться. Я просто думала, что у нас будет больше времени.

– Мои способности? Это как-то связано с медальоном?

Кэтрин кивнула:

– Так и есть. И с твоими так называемыми паническими атаками. Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это в одиночку. Я знаю, это было страшно.

Я скривилась:

– Это было ужасно. Я чувствовала, будто что-то идет не так. Действительно не так. Но я не знала… не знаю, что именно. Каждая моя клеточка просто… я не знаю… кричала, что что-то не на месте, не в порядке. И не то, чтобы это прекратилось… Скорее, просто утихло. Что бы то ни было, оно все еще не… в порядке, но я к этому привыкла, кажется? Это тоже неправильно. – Я покачала головой. – Я не могу этого объяснить.

Кэтрин взяла меня за руку. – Первый раз это случилось второго мая прошлого года, верно? А затем повторилось днем пятнадцатого января?

Я была в замешательстве.

– Да. Папа сказал тебе точное время? – Я была удивлена тому, что он точно запомнил даты.

– Ему не пришлось. Я тоже это почувствовала. Но у меня было преимущество. Я сразу поняла, что испытываю временную аберрацию[1].

Я чувствовала, что удивленно поднимаю бровь, но старалась сохранять нейтральное выражение лица. Было так приятно знать, что хоть кто-то верил, что это не панические атаки, но что, черт возьми, Кэтрин имела в виду под временной аберрацией?

– И в отличие от тебя, – сказала Кэтрин, – у меня был медальон. Ты, должно быть, была напугана до полусмерти. – Взгляд ее голубых глаз смягчился. – Знаешь, ты похожа на нее.

– На мою маму?

– Ну да, немного. Но больше похожа на Пруденс. Они с твоей мамой не однояйцевые близнецы. Хотя глаза у тебя отцовские. Этот зеленый цвет ни с чем не спутаешь, – тонкая рука Кэтрин потянулась, чтобы заправить один из непослушных темных локонов, которые постоянно выбиваются, какой заколкой не удерживай.

– Волосы Деборы послушнее, а у тебя дикая шевелюра Пру. Я никак не могла распутать твои колтуны.

После долгой паузы она улыбнулась и покачала головой, возвращаясь к реальности.

– Я зря теряю время, – она понизила голос и быстро заговорила, – Кейт, это случится снова. Я не знаю, когда произойдет следующий временной сдвиг, но подозреваю, что это произойдет очень скоро. Я не хочу тебя пугать, но ты единственная, у кого есть возможность все исправить. И ты должна все исправить. Иначе все – и я имею в виду абсолютно все – будет потеряно.

Кэтрин передала книгу мне в руки и встала, собираясь уходить.

– Прочти ее. Скорее всего, она не поможет тебе разобраться в том, что с тобой происходит, но я думаю, так ты быстрее убедишься, что все это правда.

Она подошла к двери и оглянулась, очень строго сказав:

– И ты ни в коем случае не должна прикасаться к медальону снова, пока не будешь готова. Я сделала ошибку, оставив его на стойке, но я и понятия не имела, что ты сможешь его запустить, – она резко покачала головой. – Ты едва не покинула нас, юная леди, и, я боюсь, ты не смогла бы найти дороги назад.

Мы с папой успели к школе всего за пару минут до звонка. По дороге он говорил о телескопе, который был установлен на чердаке у Кэтрин, оставленный предыдущими владельцами. «Сейчас в округе Колумбия было слишком светло, чтобы от этой штуковины был какой-то толк, но, когда дом был только построен, все было иначе», – сказал он. Я кивала в нужных местах, почти не слушая.

В тот день мне было очень сложно сосредоточиться на уроках. Тригонометрия или английская литература едва могли меня заинтересовать, когда столько мыслей проносилось в моей голове. В один момент я напомнила себе, что у Кэтрин правда опухоль мозга и ее разговоры могли быть результатом чрезмерного давления на гиппокамп или что-то в этом роде. А потом вспомнила ощущение от прикосновения к медальону – грохот, запах поля и тепло его кожи, – и я безо всяких сомнений знала, что моя бабушка говорит правду, что приводило к вопросу о том, как, черт возьми, я должна все исправить. А затем, через минуты две, я снова начала сомневаться во всем происходящем.

Когда прозвенел звонок, я остановилась у папиного кабинета, чтобы быстро обнять его, а затем поспешила к станции метро, надеясь, что для разнообразия успею на занятие по карате. Я опустилась на свободное место в вагоне и, недолго думая, положила рюкзак рядом с собой, чтобы отвадить сомнительных попутчиков, как учила меня мама, на случай, если еду одна. В транспорте все равно было пусто – только девушка пилила ногти, слушая музыку на iPod, и мужчина средних лет с тяжелой папкой документов уставился в окно.

В это время дня поездка обычно занимала не больше пятнадцати минут, и я просто надевала наушники и отключалась, разглядывая граффити на зданиях первые пару минут, пока поезд не погружался под землю. Некоторые из рисунков были там уже очень давно, со свежими слоями краски поверх старых, выцветших изображений.

Время от времени владелец здания закрашивал стену, но художники вскоре возвращались, привлеченные свежим чистым холстом. Только полдюжины зданий оставались чистыми. Некоторые, как склад шин, строили высокие заборы с колючей проволокой вокруг стены, обращенной к рельсам. Киристский храм, мимо которого мы проезжали, тоже был чистым… ослепительно белым, как и все их здания, которые регулярно окрашивались членами церкви и, по слухам, охранялись большими и агрессивными доберманами.

Однако сегодня я была слишком рассеянна, чтобы обращать внимание на городской пейзаж. Я осторожно вынула из пакета книгу, которую дала мне Кэтрин. Обложку явно помотало время, и, кажется, не раз ее латали липкой лентой, как старые книги в школьной библиотеке. Книга была похожа на что-то вроде дневника, и так оно и было: открыв ее, я увидела исписанные листы.