Он не просыпается, не переносится обратно в прошлое. Но Алексис помнит, как буквально день назад наслаждался вечером и пил теплое козье молоко с булочками. На деле же его «позавчера» было полвека назад. Он не верит. Качает головой в отрицательном жесте и до боли сжимает губы. Кажется, стоит заглянуть на порог, как оттуда неизменно срыгнет кот, направляясь вальяжной походкой и задирая хвост трубой. Только вот… кота нигде нет, а собачья будка завалена.

Он смотрит вниз, на забор, и вспоминает, как обещался папе приделать отлетевшую доску обратно. Заборчик перед ним прогнивший и покрыт лишайником. Доски так и нет.

Алексис прислоняет дрожащую руку ко рту. Кто это сделал с ним? Кто отобрал шанс видеть родных и друзей живыми?..

Несправедливо.

Он хочет обратно, в беззаботное детство, в уютные вечера на веранде. Воспоминания слишком свежи. Его вырвали и резко перекинули на полвека вперед — и схоже, у него нет права на выбор. Больше Алексис не увидит дядю, ферму и лошадей, не покатается наперегонки с Амори по бескрайних степях и лесах. Больше не проснется в своей постели, обнаружив на подушке кота. Не сползет аккуратно, стараясь его не разбудить, а после не увидит папу на кухне или в саду. И осознание этого прошибает насквозь.

Хорошие воспоминания ранят больнее негативных. Особенно, когда им больше не продолжиться.

Да, он вернулся. Только зачем ему новая жизнь, если он прошлую не дожил?

Но самое несправедливое, это то, что ничего нельзя поменять. Остается или смириться, или сойти с ума.

Алексис подбирается ближе к дому, отодвигая руками сорняки от лица. Чем ближе подходит, тем больше его трясет. Он замечает, что одно из окон приоткрыто и идет туда. Наверно, местные дети давно разволокли все, что было в доме — нет смысла залазить внутрь. Но шевеление в окне заставляет затаить дыхание. А, это ветхая занавеска по ветру колышется. Или…

Алексис заглядывает внутрь и видит сгорбленного старика в кресле-качалке перед дубовым столом. На пледе сложены руки, а в них — потрепанная книга с детскими сказками. Та самая книга, которую читал папа, когда Алексису снились кошмары.

Кто это? Неужели… Нет-нет.

Алексис хочет открыть окно больше, но зацепляется рукой за гвоздь и ойкает от внезапной боли. Рана глубокая, сразу же кровит. Он зажимает ее рукавом рубашки и наблюдает, как проступает красное пятно на ткани. И только после осознает, что привлек внимание сморщенного старика. Старец смотрит прямо на него. Глаза в глаза. И… Алексис узнает.

Этот старик и есть его папа.

— Сыночек, ты вернулся! — внезапное кряхтение. — Я знал! Верил…

Алексис холодеет и отпрыгивает от окна. Быстро в заросли, за забор, приседает и прячется, наблюдая, как на пороге появляется его сильно постаревший папа. Родитель плачет и воет, заламывает искореженные старостью руки вперед. Это разрывает Алексису грудную клетку, раскалывает надвое. Он закрывает рот руками и давится рыданиями.

Папа ждал его. Жил в одиночестве долгие годы и ждал. Теперь Алексис понимает, что он вернулся на зов родителя, но вернулся поздно и в другом обличье.

Нет смысла выходить. Алексис похож на себя прежнего лишь издалека, вблизи же папа поймет, что внешне он — не его сын. Это разобьет родителю сердце еще больше. Пусть лучше так, пусть лучше думает, что привиделось.

Его так сильно тянет кинуться в дом и обнять папу — крепко-крепко. Но как после объяснить ему, как доказать то, чего сам Алексис не понимает?

Папа уходит, закрывая за собой скрипящую дверь.

Вот и все.

Алексис редко всхлипывает, поднимаясь. Разворачивается и внезапно врезается в чью-то широкую грудь. Отпрыгивает от незнакомого, запоздало ойкая и выставляя руки вперед.

— Вас кто-то обидел? — спрашивает альфа с добродушной улыбкой на губах.

Алексис смотрит в его лицо, останавливаясь на светлых глазах с янтарным оттенком радужки. Замирает. Этот цвет знаком ему, но откуда — не вспомнить.

— Н-нет, просто поранился, — Алексис показывает руку, но кроме пятен крови на рукаве… ничего нет. Рана пропала. Но как? Раны не заживают за несколько минут, а эта точно была глубокой — гвоздь вошел в кожу наполовину.

Возможно, ему показалось из-за пелены слез. Другого разумного обоснования он не находит.

— Хм, — альфа осматривает протянутую ему руку и пожимает плечами. — Допустим. Как новоселье?

Алексис осознает, что и этот молодой человек воспринимает его, как Алека. И если они общались раньше, то разница в манере речи будет заметна. Он еще раз окидывает взглядом невольного собеседника, замечая, что он крепкого телосложения. На голове соломенная шляпа, из-под которой торчат пушистые волосы, а одежда перепачкана — похоже, местный житель, занимающийся садоводством или выращиванием овощей.

— Забыли? Я ваш сосед слева, Марк, — альфа чешет затылок, приподняв густые брови.

— Алексис, — не подумав, представляется он, мысленно находясь рядом с папой.

Он смотрит выше плеча Марка, на опутанный виноградной лозой дом. Его папа живет в коконе из лозы, воспоминаний и сказок в потрепанных книгах — и это все, что у него осталось.

«Невыносимо», — в груди тлеет и ноет, а ослабевшие руки выкручивает тянущей слабостью.

— Вас что-то беспокоит? — снова обращается к нему альфа.

— Мне так жаль его, — говорит он правду, кивая на родной дом. — Он выглядит несчастным.

— Хелио? Да-а, — Марк снова чешет затылок, привлекая внимание к большой ладони с загрубевшей от работы кожей.

Альфа разворачивается в сторону конца улицы. Алексис идет за ним, думая спросить, что случилось много лет назад. Если он местный, то точно слышал об этом.

— Его опекает мой папа. Ему не так одиноко, как вам кажется, — добавляет Марк.

— А кто ваш папа?

Алексис оборачивается на дом раз за разом. Ему больно, сердце колет и сковывает грудную клетку, а в горле неприятный ком. Теперь достаточно доказательств того, что он в будущем, которое отныне становится его «настоящим».

— Могу познакомить. Его зовут Амори, — отвечает Марк, а Алексис силится сдержать удивление. Ему же не послышалось? Амори? Рядом с ним что… сын его лучшего друга?

— Он заботится о дедушке Хелио, — продолжает альфа. — Мы его проведываем, но Амори больше всех, потому что Хелио был папой его друга. Сын того дедушки умер много лет назад, а он до сих пор его ждет. Трагичная история, — пожимает плечами Марк.

— Стоп, а, а как умер, эм, сын Хелио? — Алексис пытается скрыть дрожь в голосе, но у него мало получается.

Стук сердца учащается. Он в шаге от раскрытия самого волнующего и страшного факта: правды о собственной смерти.

— Вроде бы, там мистика, что-то странное, — альфа задумывается, а Алексис внимательно слушает, не дыша. Он напрягается всем телом. — Точно не помню, надо спросить у Амори, он был свидетелем. Если хотите, то приходите вечером, мы всегда рады гостям.

Он разочарованно выдыхает и кивает в знак согласия. Так настроился услышать, но ничего толком не узнал. Мистика? Это вконец все запутывает. Алексис думал, что он мог отравиться чадным газом от плиты ночью и умереть, не проснувшись. Или у него была болезнь сердца, и оно остановилось во сне. Возможно, в дом залезли грабители и убили его — вариантов много. Но мистика? «Что-то странное»?

Ему необходимо больше конкретики. А значит, он притворится соседом и придет сегодня в дом Амори. Наверно, он еле узнает омегу, ведь тому сейчас около семидесяти. Во сколько лет он родил Марка, что его сын выглядит так молодо? На вид не больше двадцати пяти.

Алексис краем глаза наблюдает за Марком, отмечая, что альфа неразговорчивый. И кроме того, ничем не похож на Амори. Лучший друг низенький и худощавый, светлый-светлый, как персонаж со страниц сказок о добрых духах. Марк же широк в плечах и крепок в руках, да и к тому же курчавый. Вероятно, похож на альфу-отца.

Вышедшее из-за облаков солнце колкостью проходится по лицу, лезет лучами в глаза, заставляя их слезиться. Голова чуть кружится, кожа печет и краснеет. Похоже, у Алека непереносимость прямых солнечных лучей.